Джорджетт Хейер - Зов сердец

В вестибюль выходило несколько массивных дубовых дверей, не считая парадного входа напротив лестницы, с такими же массивными старинными петлями и запорами. Это обстоятельство не добавляло особого комфорта, поскольку все двери вели в анфилады гостиных и салонов и жар, исходивший от исполинского камина, в котором всегда горело несколько массивных поленьев, наполняя зал приятным теплом, не спасал от гулявших по всему огромному помещению сквозняков. Похоже, дуло одновременно из всех углов. Даже тяжелая портьера, закрывавшая окно неимоверных размеров, которое занимало почти всю стену напротив камина, и та непрерывно колыхалась от порывов холодного ветра.

Сгущались сумерки, на столах в старинных бронзовых канделябрах уже горели бесчисленные свечи. То и дело крохотные язычки пламени мигали, вслед за этим раздавалось злобное шипение, и растопленный воск капал вниз, что заставляло одну из собравшихся в зале персон досадливо морщиться, поскольку стежки ее шитья тут же начинали разбегаться вкривь и вкось. Дважды пересев с места на место, она, наконец, безнадежно вздохнула и убрала шитье в рабочую корзинку, решив вместо него занять пальчики таким прозаическим делом, как вязание. Именно за этим весьма неаристократическим занятием она и коротала время с тем невозмутимым видом, с которым любая уважающая себя особа встречает незаслуженные удары судьбы.

Обстановка зала могла бы служить примером того буйства стилей и направлений, которые были характерны для всего замка в целом, ибо всего лишь несколько находящихся здесь вещей были подобраны с действительно безупречным вкусом. Это великолепный обеденный стол, попавший сюда, вероятно, из какой-нибудь монастырской трапезной, и несколько резных дубовых стульев с деревянными сиденьями — единственные предметы, хоть как-то соответствующие средневековому замку. Вся остальная мебель никак не вязалась между собой, представляя хаотичное смешение различных стилей и эпох. Особенно это касалось современного и невообразимо уродливого углового столика с мраморной крышкой и бронзовыми ножками в виде голов грифонов. Вход украшали рыцарские доспехи эпохи раннего средневековья, а по стене над массивной каминной доской были в беспорядке развешаны щиты, пики, алебарды и пищали. Среди всего этого великолепия помещался написанный в полный рост портрет последнего эрла — сей достойный дворянин был изображен небрежно прислонившимся к своему боевому коню. На заднем плане художник несколькими мазками изобразил поле битвы, где глаз зрителя приковывала к себе фигура распростертого на земле воина, и дым, поднимавшийся над жерлами бесчисленных орудий.

Из пятерых людей, собравшихся в Парадном зале в ожидании появления нового эрла, лишь одна особа, казалось, отдавала себе отчет в том, сколь затруднительно положение, в которое они все попали. Но она и не думала жаловаться, а лишь молча отодвинула кресло подальше от камина, чтобы жар горевших поленьев не опалил ей лицо, и накинула на плечи шаль, поскольку из холла тянуло холодным воздухом.

Поставив ноги на маленькую скамеечку, вдовствующая графиня восседала в кресле с поистине царственным видом, высокомерно не обращая ни малейшего внимания ни на сквозняки, ни на собственного сына, Мартина, который с унылой физиономией глядел на огонь, время от времени ковыряя каминными щипцами горящее полено. Так же не замечала она и мистера Теодора Фрэнта, стоявшего возле стола, и преподобного Шаплэна, безмолвно застывшего в кресле по ее левую руку.

Бедняга епископ так давно привык к царившим в Стэньоне спартанским нравам, что даже осмеливался называть замок весьма уютным местечком. Это несмелое заявление не раз вызывало одобрительную улыбку на губах вдовствующей графини. Вслед за ней обычно следовали величественный кивок и несколько негромких фраз о том, что лишь у такого камина, как этот, можно действительно согреться.

Так было и на этот раз. Впрочем, через пару минут ее милость выразила пожелание, чтобы мисс Морвилл сходила в Малиновую гостиную за небольшим ручным экраном. Все это было сказано тоном, в котором одновременно звучали и изысканная вежливость, и покровительственная снисходительность.

Мисс Морвилл, мгновенно отложив в сторону вязанье, бросилась выполнять поручение графини. В ее отсутствие у всех отпала необходимость сдерживаться, и Мартин, оторвав угрюмый, желчный взгляд от пламени камина, брюзгливо проворчал:

— Что за идиотская ситуация! Много бы я дал, чтобы все это было уже позади! С чего это, скажите пожалуйста, мы обязаны здесь торчать? Неужели только для того, чтобы доставить ему удовольствие?! В конце концов, его милость прекрасно знает, что все мы терпеть его не можем! Вместо этого дурацкого ожидания я бы предпочел отправиться пообедать с Бартоном!

Его кузен, нахмурив брови, пару минут с недовольным видом рассматривал разгорячившегося юношу, но предпочел промолчать. В этот момент, оплывая, замигала одна из свечей на столе, и он принялся снимать нагар. Это был высокий, мощного телосложения мужчина, который еще только приближался к своему тридцатилетию. Лицо его обычно хранило серьезное, даже решительное выражение, в манерах сквозила сдержанность и осторожность. Чертами лица он был немного схож со своим юным кузеном — такой же орлиный нос, немного тяжелая, выдающая скрытое упрямство линия челюсти и глубоко посаженные глаза под низко нависшими бровями. Глаза были светло-серого цвета, холодные и невыразительные, как вода в озере. Рот его, с всегда поджатыми тонкими губами, походил на плотно запертую дверь сейфа, надежно хранящего секреты своего хозяина. Можно было не сомневаться, что у человека с такими губами весьма решительный характер и он никогда не позволит себе забыться настолько, чтобы совершить необдуманный поступок. Кроме этого, он обладал безусловным тактом, а его манера говорить и все его поступки свидетельствовали о безупречном воспитании.

Что же касается Мартина, то у него все было по-другому. Его настроение менялось поминутно, точно погода в мае, и это мгновенно отражалось в его глазах, таких темных, что они казались почти черными, и в то сердитых, то насмешливых гримасах полных губ. Поскольку он был всего лишь на шесть лет моложе двоюродного брата, естественно, от него нельзя было просто отмахнуться, как от неразумного мальчишки. К тому же, будучи чем-то вроде идола для матери и любимым сыном отца, юноша вырос изрядно избалованным, испорченным, совершенно не желающим, да и не способным хоть как-то обуздать собственные капризы. По непонятной причине он то вдруг впадал в отчаяние, то в безудержную ярость, когда что-то непредвиденное грозило испортить его драгоценные планы. С младых ногтей Мартин, к сожалению, был воспитай так, будто именно он, а отнюдь не его старший единокровный брат был рожден наследником — почему-то никому не приходило в голову, что когда-нибудь ему придется столкнуться с неизбежным появлением на сцене настоящего седьмого эрла. Детская надежда на то, что старший брат, скорее всего, вряд ли уцелеет в кровопролитной испанской кампании, заставила его сжиться с мыслью, что именно он унаследует и отцовский титул, и отцовское состояние. Поэтому весть о том, что нелюбимый и нежеланный брат, седьмой эрл, намерен возвратиться в родовое гнездо, прогремела для него как гром среди ясного неба, застав врасплох. А когда миновал первый шок, осталась жгучая обида на незаслуженную несправедливость судьбы. Мартин почти не помнил брата, который был старше его на семь лет. В памяти сохранился лишь неясный образ хорошенького, на редкость застенчивого и тихого мальчика с приятными манерами и едва слышным голосом. Но почему-то он ничуть не сомневался, что тот ему не понравится. И сейчас, бросив злобный взгляд в сторону рассудительного кузена, юноша недовольно проворчал: