После огня (СИ) - Светлая Марина

Он порывисто наклонился к ней и на мгновение коснулся ее губ губами — словно бы так убеждался в том, что это она, что она здесь. Убеждался снова, не доверяя глазам, звукам. Не доверяя себе самому. Потом снова отстранился и, глядя в ее глаза, мягко касаясь ее волос, прошептал:

— Нет. Я виноват. Что не уговорил еще тогда, что сдался… Что дал тебе решить… Что ты могла решить тогда? Ты все сделала, как надо. Это я сплоховал…

— Но я же могу решить сейчас? — она внимательно посмотрела на Ноэля.

Он замер на мгновение. А потом прижал ее крепче, зажмурился, совсем как в детстве, когда загадывал желание на день рождения, и выдохнул:

— Решай!

— Если ты немедленно не прекратишь обвинять себя во всем, что приходит в голову, я обещаю, я вернусь с капитаном Юбером в Германию.

— А если прекращу?

— То останусь, — она улыбнулась. — Я останусь с тобой, Ноэль, потому что очень хочу этого.

Он медленно раскрыл глаза. И этот первый взгляд словно бы действительно стал самым первым. Потому что первого, случившегося много-много месяцев назад, он не помнил. Это было слишком давно и не с ними. Или, может быть, все-таки с ними?

— Тогда идемте завтракать, госпожа Уилсон? — шепнул он с облегчением, и улыбка коснулась его губ. Потому что он совсем-совсем не хотел есть. Изголодался он по другому.

— Идем, — кивнула она. Щеки ее стали розовыми, и глаза заблестели.

Рядом с ними давно уже никого не было. И, конечно, никто не видел ни розовых щек, ни блестящих глаз. Хотя уж это-то точно никому не было интересно. К подобным встречам после войны привыкли, хотя те все еще вызывали внутреннюю радость — куда-то вернулось счастье. И это лучше, чем привыкать к слезам и разлукам.

Эпилог

Июль 1946 года, Кройцлинген, Швейцария

На свете вообще есть очень много вещей, которые лучше слез и разлук. И оказывается, расстояние до счастья — всего несколько километров. И по времени занимает каких-то полчаса. Чего же еще?

Констанц — прекрасный город. И жить там Анри Юбер за год почти уже привык. Все в нем было славно, кроме немцев. Наверное, кто-то очень предусмотрительно именно в Констанце прочертил границу со Швейцарией. Это оказалось весьма кстати. Счастье стало чуть-чуть более осуществимым. Во всяком случае, нацизмом здесь не особенно пахнет. И, хотя Анри Юбер не выносил слова нейтралитет, как оказалось, все познается исключительно путем сравнений. Здесь Юбер спокойно пил кофе в ресторане при гостинице, лениво разглядывал окружающих. И впервые за очень долгое время был весьма доволен собой, несмотря на то, что еще утром был раздражен и настроен скептически к предстоящей авантюре. Потом появился азарт, подобный тому, что он испытывал давным-давно, в горах. Теперь на душе стало легко и ясно. В голову пришла еще и нелепая мысль — папаша Виктор сейчас бы, наверное, впервые в жизни мог испытать за него какое-то подобие гордости. Менее всего это вязалось с тем, что по большому счету в этот странный день он стал самым настоящим преступником.

Между тем, кофе был довольно крепким. И Юбер с удовольствием влил бы в него коньяка. Но это уже была глупая идея. Он и сам это признавал.

— Вы еще не уехали? — услышал он откуда-то из-за плеча и обернулся. К нему подходил мужчина лет шестидесяти в добротном костюме и с почти военной выправкой, несмотря на годы. Там, на улице, около часа назад, он представился профессором Авершиным. Что ж, во всяком случае, ясно, что лет через тридцать Уилсон не облысеет и не сгорбится.

— Я решил, что это будет забавно — выпить в Швейцарии кофе, а потом вернуться в Германию обедать. Когда еще случай представится.

— И то верно, — улыбнулся профессор и, не спрашивая, присел за столик. Через мгновение рядом был официант с меню. Но Авершин попросил только кофе. В конце концов, он тоже очень рано встал.

— Ваши коллеги уже устроились? — полюбопытствовал Юбер.

— Я полагаю, что да.

Встреча была довольно сдержанной и излишне официальной. Однако это событие — приезд в Кройцлинген двух немецких ученых, прошедших денацификацию — было весьма значимым. Оба известны. Один — скандально известен. Но взгляды его не сочли столь опасными, чтобы ему не позволили заниматься наукой. Во дворе перед гостиницей профессор Авершин, Ноэль Уилсон и несколько человек из университета ожидали прибытия немцев еще с раннего утра.

Машина подъехала. Оба почтенных господина вышли. Потом был обмен рукопожатиями. И ученые прошли в гостиницу. Задержались только Уилсоны — Ноэль и его супруга, секретарь профессора. Они не виделись несколько недель, за время которых мадам Уилсон в Констанце подготавливала необходимые бумаги для отъезда Кунца и Хорнбергера за границу.

— И что вы станете делать с нордистом? — спросил Юбер.

— Меня мало волнует нордист. Хорнбергер нужен мне для экспедиции. Я не знаю лучшего археолога.

— А секретарю, я полагаю, вы дадите расчет?

— Никогда не нуждался в секретаре до сегодняшнего утра, господин капитан. Думаю, обойдусь и впредь. К слову, спасибо вам за рекомендации.

— Лучших рекомендаций, чем Ноэль, я вам не дам, месье Авершин, — рассмеялся Юбер, отпил из чашки и стал рассматривать скатерть.

Тогда, несколько недель назад, вместе с письмом, которое он отправил Ноэлю, в конверт было вложено фото из личного дела Маргариты Лемман и записка от капитана Юбера, гласившая: «Она просится в Гамбург. Но в Гамбурге ей делать нечего. И да, это я отправил ее в Лёррах. Подальше от тебя».

Потом он стал ждать ответа. И решил, что если Уилсон не ответит до конца июля, то придется держать слово, данное ему же несколькими месяцами ранее — помочь ей в том, о чем она просит. В конце июня он получил письмо от Ноэля. С готовыми документами и подробными пояснениями.

— Меня только интересует судьба Маргариты Лемман, — вдруг сказал Авершин. — Как я понимаю, в Германии у нее остались родственники?

— Маргариты Лемман в природе не существует. Она погибла предположительно во время бомбежки Гамбурга или немного позже, добираясь до Констанца со своим свекром. Вы знаете, среди мирного населения жертвы неизбежны.

— К сожалению, знаю слишком хорошо, — нахмурился профессор и стал следить за пальцами Юбера, гладившими ободок чашки. — Ее ищут близкие?

— Думаю, нет. Они узнали, что с ней случилось. И получили компенсацию. Ваш сын позаботился и об этом. Правда, все это произошло по их прибытии в Гамбург. Несколько недель спустя.

Авершин чуть прищурился и улыбнулся. В этот момент он был так похож на своего сына, что Юбер едва не рассмеялся.

— И вы уверены в том, что все эти меры обеспечат безопасность моего секретаря? — продолжил Авершин.

— Разумеется. Личное дело изъято из архива, а там, где ей приходилось работать, не осталось никаких бумаг. Единственное, о чем я беспокоился при пересечении границы, это о том, чтобы ее удостоверение не было изготовлено на киностудии вашей супруги.

Теперь смеялся профессор. Плечи его чуть подрагивали, и, казалось, он облегченно выдохнул.

— Нет, у моей супруги, по счастью, связи не только в мире кино. Потому удостоверение вполне надежное.

— Как вы думаете, оно того стоило? — резко посерьезнел Юбер, имея в виду совсем не удостоверение Маргариты Уилсон.

Профессор Авершин задержал свой взгляд на его лице. Юбер готов был дать руку на отсечение за то, что сейчас отец его лучшего друга вспоминает эти последние месяцы, которые Ноэль провел в Париже. И вспоминает удивительную встречу, случившуюся этим утром. Потому что та встреча перед глазами и у него тоже.

— Оно всегда того стоит, — с мягкой улыбкой ответил профессор. — Лучше скажите, зачем вы в это ввязались?

Юбер пожал плечами и, чуть насупившись, сказал:

— Это веселее, чем протирать штаны в комендатуре. Я еще ни разу не участвовал в нелегальном вывозе нацистки в Швейцарию.

— Тшшш! — Авершин приложил указательный палец к губам, но губы продолжали улыбаться.