Охотники и ловцы рыб (СИ) - Иванова Татьяна "ITN-997"

— Ты ведь еще не слышала, купцы рассказали, что умер византийский император Василий? — спросил ее жених, все еще пребывая в радостном устроении души, но продолжил говорить уже с легким сарказмом. — Думаю, что князь Ярослав сумеет воспользоваться тем, что в Ромейской империи начнутся неурядицы. И в Польском королевстве — тоже.

Любава, сумевшая почувствовать горечь изгнанника из польских земель, обреченного теперь издали следить за развитием этих неурядиц, обняла его и положила голову ему на плечо.

— Я собираюсь проситься к Ярославу на службу, — признался Всеслав, в свою очередь обнимая девушку за плечи. — Не уверен, что приживусь. Попробую… Но ведь для тебя моя неустроенность не препятствие для брака? Правда же? — и внезапно испугавшись того, что она может ответить, развернул девушку, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Нет, — спокойно ответила Любава. — Это для меня не препятствие, — и она снова положила голову ему на плечо.

И они так и просидели, обнявшись, до самого вечера. Говорить ни о чем серьезном в такой счастливый день не хотелось, хотелось в молчании сохранить счастье, воспоминание о котором будет греть их обоих в те тяжелые и горькие дни, которые неотвратимы для каждого человека, живущего на земле.

Легкий вечерний ветерок шевелил верхушки деревьев, солнце на западе садилось в облачные горы, заливая весь подсолнечный мир пронзительно яркими, слепящими закатными лучами, когда они шли обратно в лагерь. Внезапно Любава, шедшая впереди, остановилась. Всеслав замер сзади нее.

— Ты права, Ростиша, — прозвучал впереди мягкий голос Сольмира. — Я провожу тебя в Муромль. Только зачем тебе туда возвращаться?

Любава позволила Всеславу обнять себя и не шевелилась, как и он. Мешать серьезному разговору не хотелось, а пройти к лагерю другой дорогой было нелегко.

— Подумай, какая тебя жизнь там ждет. Родители выдадут замуж, не спрашивая твоего согласия. Хорошо, если первой женой. И наверняка не единственной.

— А что мне, по-твоему, делать? — после нескольких минут томительного молчания горько спросила Ростила. — Кому я еще нужна?

— Выходи замуж за меня.

— Что?!

— Послушай, Ростиша, и поверь. Я никогда не обижу тебя. Никогда. И никогда не обижал в Муромле, если ты сомневаешься. Мы с тобой очень похожи. Мы оба из Муромля, оба на чужбине, нас обоих никто не ждет в родном краю. У нас обоих души обожжены несчастной любовью. Давай поможем друг другу залечиться. Тебе понадобится мужская защита, а мне нужен родной дом, куда я мог бы возвращаться из путешествий. Я понял, что очень важно, чтобы у человека был родной очаг, где его ждут, где ему рады. Место, куда он всегда возвращается. Понимаешь?

— Да.

— Я тебе обещаю, что помогу вырастить сына Харальда, буду тебя защищать изо всех своих сил. Если захочешь, у нас будут свои дети. Ты согласна стать моей женой?

— Да.

— Ну что же ты плачешь? Ты не плакала даже после известия о смерти Харальда. Подожди.

Сквозь деревья было смутно видно, как Сольмир наклонился к сидящей на поваленном стволе дерева Ростиле, поднял ее на ноги и осторожно вытер ей слезы рукавом своей рубахи.

— Ну что же ты…

— Я не знаю. Так душа болит.

— И у меня тоже. Оттого, что не тот человек сказал тебе эти заветные слова?

— Да. Ты все понимаешь. Понимаешь лучше, чем я сама.

— Пойдем в лагерь, Ростиша, Уже холодает. Будем надеяться, что с годами нам станет полегче. У нас же еще вся жизнь впереди, так ведь?

— Я понял, — сказал Всеслав, когда муромцы скрылись за деревьями, — что мы теперь все направляемся в Новгород. В Киев больше никому не нужно. Значит, наш путь лежит по Западной Двине в Варяжское море. И в твое родное, Любава, Ладожское приозерье.

***

По берегам рек, по которым торговый караван шел к Варяжскому морю, медленно, но неуклонно лиственные леса сменялись на суровые северные ельники. Всеслав с грустью, справляясь с тоской, как умел, смотрел, как южное синее небо над его головой становится лазурно-голубым, северным. Он, вместе со своим отрядом присоединившийся к купцам, внимательно слушал их разговоры и рассуждения о том, как переменятся в ближайшем будущем торговые пути в связи со смертью императора Василия, железной рукой правившего Империей Ромеев, и короля Болеслава, великого правителя, изменившего карту мира. Люди весов и меча, как многие называли купцов, да они и сами не возражали против такого прозвища, не любили войн и политических неурядиц. Не любили, хотя немногие княжеские воины владели оружием лучше купцов, и многие князья доверяли торговцам посольские поручения к иноземным правителям. Всеслав слушал караванщиков, потому что умел ценить житейскую мудрость и опытность, хотя впервые он слушал, делая выводы лично для себя, а не для своего князя. И это было неприятно. Одиночество тяжелыми холодными оковами сковывало душу.

Сольмир тоже постоянно общался с караванщиками. Он собирался влиться в их ряды в самом ближайшем времени.

И вот однажды впереди плеснуло волнами холодное море с песчаными берегами и соснами, с криками чаек и беспредельным простором. Всеслав попрощался с караванщиками, и уже через несколько часов его дружинники оказались среди болот и темных ельников Ладожского приозерья.

С того времени, как в маленьком, никому не известном Троицком скиту проходило Любавино детство, рядом со скитом возник большой монастырь. Умножившимся монахам не хватало места в маленькой боровине, скрытой от людей поясом болот, они поселились на возвышенности по соседству, построили большую церковь в честь Успения Божией Матери, разбили огороды, развели хозяйство. Поначалу местные селянки просто приворовывали у монахов с огородов невиданную здесь ранее капусту и свеклу, известную, но редкую репу. Затем поняли, что странным мужикам не жалко для них ни капусты, ни репы. И вообще, они готовы поделиться и семенами и советами, как это лучше все вырастить. Постепенно местные бабы заинтересовались, а что эти странные люди тут делают, и что это за Бог, которому они служат. То, что Бог добрый, было ясно из поведения монахов. За матерями потянулись дети и некоторые отцы этих детей, потянулись за утешением в скорбях, за лекарственными травами и мудрыми советами. И к моменту, когда Всеслав со своим отрядом высадился в заливе возле Любавиной родной деревеньки, ее жители, ладожские рыболовы, сами были уже благополучно уловлены в Христовы сети мудрыми "ловцами человеков". Над бывшей глухой деревенькой возвышались маковки деревянного Преображенского храма, а дорогу в Троицкий монастырь мог показать любой ребенок в селе.

Всеслав напряженно молчал. Он всю дорогу размышлял еще и том, что он скажет Любавиному духовному отцу, игумену Игнатию, при их судьбоносной для него встрече. "Каждый кулик свое болото хвалит". Вполне можно ожидать от монаха того, что тот будет всячески направлять свою духовную дочь на тот путь, который ему хорошо понятен. Как его можно будет убедить, что им с Любавой неплохо бы пожениться?

Но встреча произошла неожиданно. Дорога, извиваясь, вела вверх. Внезапно из ельника впереди, им навстречу вышел седой высокий человек в длинном одеянии, опирающийся на посох. Ветер слегка шевелил полы его одеяния, длинные седые волосы и бороду. Любава радостно вскрикнула и бегом побежала вперед. Добежав, она упала на колени и прижалась лбом к руке старца. Слезы текли из ее глаз. Отец Игнатий положил вторую руку на голову девушке.

— Полно, детка, — ласково сказал старец, отвечая ей на невысказанные мысли, — не так уж все и плохо. Отец Феофан умер вполне достойно и сейчас за нас с тобой молится Богу. А ты… Ты хорошая девочка, но какая из тебя монахиня, — он ласково погладил Любаву по голове. — Не кори себя. То, что ты выросла в монастыре, не значит, что тебе на роду написано, стать монахиней.

При этих словах отец Игнатий повернул голову и встретился взглядом со Всеславом. И столько было в этом проницательном взгляде нежной любви, что воин забыл все приготовленные слова и застыл, чувствуя, что еще немного, и он упадет на колени пред этим человеком как Любава, а может даже зарыдает. Душа переворачивалась и сотрясалась.