Рафаэль Сабатини - Лето Святого Мартина

Стыд и тщеславие, перемешавшись, внезапно дали его чувствам новый толчок.

— Маркиза, — воскликнул он, — сказанное вами справедливо, но будьте милосердны. Я совсем другое имел в виду, потому что был вне себя. Позвольте мне искупить свою вину!

При этих словах на смену презрению в ее улыбке явилась невыразимая нежность, уловив которую Трессан осознал: лучше быть повешенным, чем пасть в ее глазах. Он резво скакнул вперед и схватил ее руку, протянутую к нему.

— Я знала, Трессан, — сказала она, — что вы были не в себе, что мой храбрый верный друг не покинет меня, когда осознает, что он сказал.

Он склонился над ее рукой и неловко поцеловал ее бесчувственную перчатку.

— Мадам, — сказал он, — вы можете рассчитывать на меня. Этот малый из Парижа не получит ни одного солдата, будьте уверены.

Она схватила его за плечи. Лицо ее было сияющим и манящим, а глаза смотрели на него с доброжелательностью, о которой он прежде не мог даже мечтать.

— Я не откажусь от услуги, которую вы так галантно предлагаете, — сказала она. — Ведь мой отказ мог бы ранить вас.

— Маркиза, — вскричал он. — Это пустяки в сравнении с тем, что я мог бы сделать для вас, будь у меня такая возможность. Но когда все закончится, и ваши планы относительно мадемуазель де Ла Воврэ осуществятся, и свадьба будет отпразднована, тогда — могу ли я надеяться?..

Он ничего более не сказал, но его маленькие голубые глазки были куда красноречивее слов.

Их взгляды встретились. Она стояла перед ним, удерживая его за плечи на расстоянии вытянутой руки твердой и жесткой хваткой.

Сенешал Дофинэ напоминал ей настоящую жабу, и дух ее содрогнулся от несовместимости его внешности и того, на что он намекал. Но взгляд маркизы оставался тверд, хотя губы сохраняли улыбку, и лишь щеки ее чуть порозовели. Трессан истолковал этот признак с трудом сдерживаемого волнения в свою пользу, однако маркиза жестом дала понять, чтобы он не подходил ближе, чем на расстояние вытянутой руки, а потом, подавляя смешок, который вселил в него безрассудную надежду, направилась к двери, поспешно и, как ему показалось, смущенно.

Там она задержалась на мгновение, оглянувшись на него с застенчивостью, более уместной для юной девушки вполовину ее моложе, которая, впрочем, была бы ей не к лицу, не будь ее красота столь яркой.

Одну-единственную, но очаровательную улыбку адресовала ему маркиза, а когда он хотел приблизиться, чтобы придержать дверь, она сама поспешно открыла ее и вышла вон.

Давать поспешные обещания, особенно тогда, когда просительница — женщина, а затем если и не раскаиваться в обещанном, то, по крайней мере, сожалеть, что не были оговорены некоторые условия, — типичная ошибка юношей. Зрелому мужчине не пристало так поступать. Но бывает и так, что седина ударяет в голову, а бес в ребро, и ничего тут не поделаешь!

Разгоряченный близостью мадам, переполненный восторгом, Трессан в ее присутствии не ощущал ни раскаяния, ни сожаления. Он быстро подошел к окну и прижал к стеклу свое оплывшее круглое лицо, тщетно пытаясь разглядеть, как она садится на лошадь и выезжает со двора, окруженная своей небольшой свитой. Обнаружив, что не сможет удовлетворить свое любопытство — окно было расположено слишком высоко, — он упал в кресло и долго сидел в быстро надвигающихся сумерках, вспоминая то с нежностью, не торопясь, а то в горячке любовного бреда недавнее свидание.

Наступила ночь, и вокруг него сгустилась темнота, подчеркиваемая красным отсветом тлеющих в камине углей. И в этом мраке его внезапно озарила мысль. Он потребовал принести огня, позвал Бабиласа и отправил посыльного к капитану д'Обрану, командиру гарнизона Гренобля.

Ожидая появления офицера, Трессан начал было обсуждать с Бабиласом план, который у него созрел, но секретарь оказался плохим компаньоном в этом смысле, на редкость тупым и лишенным всякого воображения. Волей-неволей ему опять пришлось вернуться к своим мыслям. И пока не доложили о прибытии д'Обрана, он так и сидел, угрюмый и задумчивый.

— Капитан, — чрезвычайно серьезно произнес он, обращаясь к д'Обрану, — у меня есть основания предполагать, что в районе Монтелимара не все в порядке.

— Там что-то случилось, месье? — удивленно спросил офицер.

— Может быть — да, может быть — нет, — уклончиво ответил сенешал. — Утром вы получите приказ. А тем временем будьте готовы выступить завтра в окрестности Монтелимара с двумя сотнями людей.

— С двумя сотнями, месье?! — воскликнул д'Обран. — Но тогда в Гренобле не останется ни одного солдата.

— Ну и что? Зачем они здесь нужны? Потрудитесь распорядиться сегодня вечером о том, чтобы завтра рано утром ваши подчиненные были готовы выступить. Вы получите указания от меня лично.

Озадаченный д'Обран отправился выполнять поручение, а господин сенешал отправился ужинать, вполне довольный тем, как ловко он придумал оставить Гренобль без гарнизона. С помощью этой хитрости он надеялся выкрутиться из затруднительного положения, в котором мог бы оказаться, отстаивая интересы вдовы Кондильяк.

Но с наступлением утра эта идея ему нравилась уже куда меньше, главным образом из-за того, что он не был в состоянии изобрести никаких причин, послуживших бы убедительным предлогом для экспедиции, а д'Обран был, к сожалению, проницательным офицером и мог проявить неуместное, пусть и вполне оправданное любопытство. Командир имеет право знать хоть что-то о том деле, на которое он ведет своих солдат. К утру Трессан обнаружил также, что прошедшая со времени визита госпожи де Кондильяк ночь в значительной мере охладила его пыл. В его душе зародилось сожаление о поспешно данном ей обещании.

Когда доложили о прибытии капитана д'Обрана, он передал ему приказание явиться снова через час. И теперь он уже не просто сожалел, а, объятый страхом, раскаивался в том, что ранее пообещал. Опустив голову на руки, лихорадочно пытаясь найти решение, сенешал сидел в своем кабинете за письменным столом, на котором были разбросаны бумаги, и ум его был в смятении.

В таком положении Ансельм и застал его, когда, раздвинув портьеры, объявил, что господин де Гарнаш, прибывший из Парижа, находится внизу, требуя у господина сенешала немедленной аудиенции по поводу дел государственной важности. Трессан задрожал всем телом, и сердце его почти остановилось. Отчаянным усилием воли он все-таки взял себя в руки. Он вдруг вспомнил, что был не кем иным, как его королевского величества сенешалом провинции Дофинэ. По всей провинции, от Роны до Альп, его слово было закон, его имя наводило ужас на злодеев, и не только на них. Разве может имя этого парижского чиновника, доставившего ему послание от королевы-регентши, заставить его дрожать и бледнеть? Нет, нет, только не его.