Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок

Ничто не могло так удивить Неподкупного цвета морской волны, как вид человека, столь безнадежно сражающегося с петлей, которая затягивается вокруг его шеи все туже и туже.

Вдоволь насмотревшись на покрывшийся от напряжения морщинами гладкий шовеленовский лоб и нервно отбивающие дробь пальцы его тонкой руки Робеспьер спокойно откинулся на стуле и с удовлетворенным вздохом сказал, дружелюбно улыбаясь:

– Итак, теперь вы согласитесь со мной, гражданин Шовелен, что ситуация стала совершенно невыносимой?

И поскольку последний ничего не ответил, он продолжил еще более выразительно:

– И как это досадно, что мы не имеем теперь возможности отправить его под нож гильотины благодаря вашему последнему промаху.

Голос его стал тяжелым и резким, как тот самый нож, на который он намекал столь часто. Шовелен продолжал молчать. Сказать ему, воистину, было нечего.

– Гражданин Шовелен, как же должны вы ненавидеть этого человека! – воскликнул в конце концов Робеспьер.

Лишь после этого Шовелен нарушил молчание, которое, как уже могло показаться, он поклялся хранить вечно.

– О, да, – произнес он с нескрываемой злобой.

– Тогда почему вы даже не пытаетесь загладить ваш прошлогодний промах? – мягко спросил Робеспьер. – Республика была и так слишком терпелива по отношению к вам, гражданин Шовелен. Она поручала вам много дел, и ей хорошо известны ваши заслуги и ваш патриотизм. Однако вы знаете, – значительно добавил он, – что в бесполезных орудиях она не нуждается.

Но поскольку Шовелен снова окаменел в молчании, он продолжал все с той же ничего хорошего не предвещавшей лаской:

– Ma foi! Гражданин Шовелен! Когда наступают на мои модные туфли, я не откладываю мщение за унижение ни на час!

– У меня не было ни малейшей возможности! – вырвалось у Шовелена с горячностью, которую он не сумел скрыть. – Что я могу сделать с пустыми руками? С тех пор как объявлена война, я не могу отправиться в Англию, если только правительство не соизволит послать меня туда с каким-нибудь официальным поручением. Здесь много ворчат и злятся по тому поводу, что чертова лига Сапожка Принцессы продолжает действовать, а сотни драгоценных подарков все продолжают и продолжают ускользать от гильотины. А все только скрежещут зубами и сыплют бестолковые проклятия. Никто не предпринял ничего серьезного, чтобы прихлопнуть этих назойливых английских мух, прилетающих донимать нас.

– Но вы забываете, гражданин Шовелен, – возразил Робеспьер, – что мы в Комитете общественной безопасности гораздо более беспомощны, чем вы. Вы знаете язык этих людей, мы – нет, вы знаете их манеры и обычаи, образ мыслей, методы, которыми они предпочитают пользоваться, мы же не знаем ничего. Вы в Англии виделись и говорили с людьми из этой чертовой лиги, вы знаете в лицо человека, руководящего ею, мы – нет. – Он придвинулся к столу и пристально посмотрел в тонкое бледное лицо перед собой. – Если вы мне сейчас назовете и опишете их предводителя, нам будет намного легче работать. А вы можете нам его назвать, и вы сделаете это, гражданин Шовелен.

– Я не могу, – упрямо возразил Шовелен.

– А! Тем не менее я думаю иначе. Но ладно. Я не осуждаю ваше молчание. Вам хочется самому получить награду за победу, вам хочется отомстить своими руками. Passons![2] По-моему, это вполне естественно. Однако, ради собственной же безопасности, не жадничайте так, гражданин. Если вы его действительно знаете, отыщите и заманите во Францию! Мы требуем его! Народ его требует! А если народ не получит что требует, то обернется против обманувшего его чаяния.

– Гражданин, я понимаю, что ваша собственная безопасность и безопасность вашего правительства очень тесно связаны с поимкой Сапожка Принцессы, – уколол Шовелен.

– И ваша голова тоже, гражданин Шовелен, – заключил Робеспьер.

– Вы можете мне поверить, гражданин, что я мало беспокоюсь об этом. Вопрос заключается в том, чем сможете вы и правительство помочь мне, если удастся заманить этого человека во Францию.

– Всем, – ответил Робеспьер, – что может обеспечить ваш ясный план и конкретную цель.

– У меня есть и то и другое. Но я должен поехать в Англию хотя бы с полуофициальным назначением. Я ничего не смогу сделать, если мне придется прятаться переодетым вдалеке от проезжих дорог.

– Это нетрудно устроить. Недавно состоялся разговор с британскими властями по поводу безопасности и сохранности здоровья мирных французских подданных, находящихся сейчас в Англии. После длительной переписки они согласились на наше предложение неофициального представительства, которое будет соблюдать коммерческие и финансовые интересы наших граждан. С таким поручением мы вполне можем послать вас, если это поможет вашим планам.

– Восхитительно. Я нуждаюсь лишь в маске. Эта ничем не хуже любой другой.

– Значит, все?

– Не совсем. У меня есть кое-какие соображения, но я должен знать, что мне доверяют абсолютно. Кроме того, я должен обладать неограниченной властью.

Ни одна деталь не говорила о слабости в этом маленьком, похожем на хорька, человеке, смотревшем прямо в лицо недоверчивому якобинскому лидеру. Робеспьер медлил с ответом. Он внимательно приглядывался к сидящему напротив, пытаясь прочесть под его нахмуренными бровями, не скрывает ли он каких-либо иных, эгоистических целей за требованием абсолютной власти.

Однако Шовелен не дрогнул под этим взглядом, который заставил бы любого во Франции побледнеть от невыразимого ужаса. После непродолжительного молчания Робеспьер спокойно сказал:

– Вы будете иметь полную власть военного диктатора в любом городе или области Республики, где бы вы ни оказались. Перед вашим отъездом революционное правительство назначит вас верховным руководителем всех подразделений Комитета общественной безопасности. Это означает, что каждый ваш приказ, каким бы он ни был, будет отдаваться от имени Республики и должен быть выполнен в точности под страхом обвинения в измене.

Шовелен удовлетворенно крякнул, даже не пытаясь скрыть от Робеспьера своей радости.

– Мне нужны агенты, – добавил он – Агенты или шпионы, мы можем назвать их как угодно. И, конечно же, деньги.

– У вас будет и то и другое. Мы располагаем в Англии мобильной секретной службой, которая творит там великие и благие дела. В центральных графствах вспыхивают кое-какие беспорядки. Помните бирмингемский мятеж? Это в основном устроено нашими ребятами. Вам известна Кондей, актриса? Она неплохо пристроилась в кругах, которые в Лондоне считаются либеральными, кажется, их еще называют – виги. Забавно, не правда ли? По-моему, это значит – парик. Так вот, Кондей устраивает благотворительные представления в пользу парижской бедноты в нескольких клубах, принадлежащих этим вигам. И она может очень нам пригодиться.