Глаза цвета неба (СИ) - Комаровская Элли

И вот день настал, на утро восьмого дня их путешествия — показался порт Константинополя. Корабль их медленно зашёл в искусственно вырытый канал, приближаясь к пристани. Сашка тоскливо рассматривал родные, хорошо знакомые места, и узнавал, и не узнавал их. Старые серые склады вереницей тянулись вдоль пристани. Вон, вот там, — он не раз обедал: прекрасные лепешки и травяной взвар, а вот мясо лучше не брать, это он знал точно. Улыбнулся, вспоминая плутоватого повара Усдибада: из чего только тот не готовил начинки для пирогов! Говорят, даже портовых крыс запекал. Там, дальше за таверной, был их склад. Сотню раз он хаживал к брату, там вела счета мать — казалось, забеги туда и увидишь знакомые лица — и все будет как прежде… Он вздохнул. Никого там нет, как и от привычной жизни ничего не осталось.

В порту все громче шел гомон:

— Тяни! Да чтоб тебя плешивая лошадь лягнула! Куда ты, ослиная твоя башка, тянешь?! Влево тащи ее, дуру! — ругались грузчики, таща на склад огромный ящик.

— Куда! Куда дернул! — ящик упал на земь, грузчики стали ругаться меж собой, все угрожало перерасти в драку.

— Фока! Ящик слишком тяжел для троих, опять, шельма, денег пожалел!..

Рябой мужик, названный Фокой, махнул раздраженно рукой и отвернулся, уставившись на корабль.

— Смотри, а корабль-то наш будет! Вот и знаки-то! А люди не наши на нем!

Сашка только и успел отправить Фрола оповестить брата, как в составе небольшого отряда в человек двадцать подошел сам начальник порта — серьезный грузный бородатый мужчина лет пятидесяти. Поднявшись на корабль, первым он глазами выцепил Саньку, но подойти сразу не решился.

Вперед вышел Урунгташ-ага, и потребовал встречи с императором. Начальник порта ответил легким поклоном, подошел Сашка.

— А тебя я знаю. Тимофеевский? — Спросил начальник порта, подойдя и понизив голос, спросил тихо уже, — Ты чего с этими?

— Попал в плен к ногайцам. Вот думал денег подзаработать: товару какого прикупить, да дела семейные поправить, а попал к ним в плен. Ногайцев этих тьма тьмущая, куда не посмотри… Все наши, кто плыли на кораблях, в плену остались. От меня зависит их жизнь. Доложите во дворец.

— Так и сын мой поплыл в Болгарию эту на том корабле! — он утер голову, лицо, тяжело задышал. — Будь она неладна! Так, говоришь, в плену все? А сын мой, Клемент — жив ли?

— Все живы. Но ногайцы хотят выкуп.

— Отправлю во дворец с вестью своего человека.

Можно сказать, повезло, что все так гладко, могло затянуться на пару дней. К обеду пришла городская стража и проводила их во дворец.

Стены дворца поражали своей красотой: росписи такие — глаз не оторвать! Сашка должен был держаться серьезнее, и за мать он продолжал бояться, и все же красота стен завораживала. А вот император Сашку разочаровал. Он видел его издали по большим праздникам, проезжающим в большой колеснице. В близи же было заметно, несмотря на богатый палудаментум[18], расшитую золотом и каменьями тунику, — восседал перед ним уже довольно старый, небольшого роста очень усталый человек.

В груди Сашки бешено колотилось сердце. Речь опытного Урунгташ-аги, привыкшего зычным голосом отдавать указания на поле битвы, была резкой, громкой и отрывистой. После чего он слегка поклонился и протянул вперед свиток. Подошел слуга, светловолосый юноша, со страхом и с поклоном принял свиток и отдал приближенному императора. Тимофеев сделал два шага вперед — ему теперь, как они условились с Ногаем, надо было переводить, но во рту стало сухо, язык словно прирос к небу. Императору сказать — «ты собака, почто попрал ты законы гостеприимства, и люди твои, словно гиены…»

— Чего он мямлит, этот толмач, не разберу я никак? — сказал тихо император принявшему свиток вельможе. — Понял я, что денег они хотят. Сколько?

— Переходите сразу к сути, юноша! — потребовал приближенный.

Прием подошел к концу и, накормив посланников, стража сопроводила их в отведенные палаты. Сашка был в отчаянии, он думал, что сможет поговорить с Метаксасом, как только во дворец попадет, но не тут-то было. На приеме у императора его не было, ходить по коридорам дворца ему не дала стража, отправив его в комнаты, отведенные для посланцев Ногая в ожидании ответа. Он все провалил! Время шло, план трещал по швам. Никто из людей Ногая не знал правды про Настю, все они верили, что приехали только за выкупом. Рассказать о таком — не подорвет ли он авторитет Ногая? И все же ему нужна была помощь, он решился довериться Сагнаку. Парень откровенно страдал от безделья, и комнаты на него давили и требовали движения.

— Сагнак, слушай, только не спрашивай, зачем. Мне нужно, чтоб ко мне лекаря позвали, только не абы кого — самого императорского. Сможешь?

— Как по мне, лучше шамана звать, если занемог.

— Нет, именно императорского лекаря. Настаивай, чтоб звали ко мне Ставроса Метаксаса — это мне для дела. Жизнь родного человека от этого зависит.

— Ну, раз так… Сделаю, друг, не кручинься.

Сагнак не подвел, и правда шум устроил, посуду бил, кричал и бранился. Несколько войнов, также маявшихся от скуки, его поддержали: «Верный друг хана Ногая занемог, если не поправится — знать, отравили вы нас! Не бывать миру!»

Вопрос о выплате дани был сложен, император Михайл VIII Палеолог, решив выслушать мнения приближенных, созвал малый совет. В небольшой зале, вдоль длинного стола, разместились только самые близкие и верные: Марк, старший сын императора, Хранитель печати — он же главный секретарь, Казначей, Прево — он же главный сборщик налогов города, Варда Сулла — глава императорской армии, Глава магистрата, Глава посольства, знавший все новости от востока и запада; за спиной императора стоял Ставрос Метаксас, и голоса на совете у него не было — он часто присутствовал вроде как незримый и незаметный, но все знали, как велико его влияние и слово для императора. Совет начался спокойно, секретарь еще раз зачитал требования:

— Семь тысяч фунтов серебра! Пять тысяч романских золотых монет, десять вир мехами, мясо на четыре тысячи голов засолить в бочки…

— Этот варвар — безумец! — перебил читающего глава магистрата.

— Немыслимо! Он требует слишком много! Мы и так отдали много на поддержку очередного крестового похода. Казна пуста! — негодовал казначей.

— Поднимем налоги! Пусть жены ваши свои жемчуга в казну снесут, чай не оголодают! — высказался Прево.

— С крестьян взять, с земельных — и весь мой сказ! — лениво предложил сын императора.

— Ушли не только деньги, но и солдаты! А если поднимутся бунты из-за налогов, кто будет нас защищать? — заметил Варда Цулла.

— Нельзя уступать! Кто вообще этот Ногай? Какой-то местный военачальник, возомнивший себя правителем мира! Тоже мне Аттила выискался! Если второй Рим будем прогибаться перед каждым дикарем, кто будет нас уважать? — возмутился Марк. Император еле заметно вздохнул — горячность сына сердила.

— Прошу отметить, не такой уж он и никто. Как докладывают мои люди, в Орде после смерти Менгу-Темира не спокойно. Сына умершего великого хана опекает как раз Ногай. Новый Великий хан поддержкой-то не особо пользуется. А за Ногаем, говорят, «тьма тьмущая». Еще неизвестно, как кости лягут. Этот Ногай может стать новым властителем всей Орды, и с ним лучше дружить, чем воевать.

Император уныло слушал их всех, не встревая и размышляя, устало потирая лоб.

В дверь тихонько постучали. После получения разрешения, вошел слуга и поманил рукой лекаря. Тот посмотрел на императора и, получив разрешительный полукивок, поклонившись, вышел за дверь.

— Толмачу плохо.

— Ну так и пошел бы сам.

— Он вас требует. Угрожает.

— За что мне такие муки с этими болванами! Каждый себя королем мнит, не меньше, а Метаксас один… Ладно, пойдем.

После совещания, в ходе которого решили налоги поднять, уставший император удалился к себе. Слуги сняли с императора дорогие одежды, облачив в простую льняную тунику и с поклоном удалились, оставляя его наедине с тяжелыми мыслями. Император сидел на кровати, обхватив колено, и всматривался в пляшущий в камине огонь. Много сегодня показал этот совет. Больше всех его разочаровывал старший сын, кой, не выслушав, всех наперед — призывал мечом рубить. «Как на такого страну оставлять? Вот второй его сын, что был по делам в провинции, степеннее и рассудительнее. А не послать ли старшего в крестовый поход? Может, всем во благо будет.» — он усмехнулся неожиданно пришедшей злой идее.