Елена Арсеньева - Краса гарема

«О спасении молю! Похищены Марья Любавинова и Наталья Сосновская из города N, держат нас в заточении. Спасите, ради Христа, ради Господа Бога, на Него одного, всемилостивейшего, вся наша надежда!»

На изнанке лоскута было надписано вместо адреса:

«Умоляю нашедшего доставить сие послание его императорскому величеству Николаю Павловичу, русскому государю».

Несколько мгновений Охотников тупо смотрел на эти мучительно вырисованные слова, а потом глаза его затуманились, и он с изумлением ощутил, что это слезы.

Впрочем, чему здесь удивляться? Да, надо признать, что он потрясен. Сила духа этой женщины – а он не сомневался, что письмо написала именно Марья Романовна, – поразила его до глубины души. Она оказалась страшно одинока и беспомощна, вот и не обратилась ни к Казанцеву – ведь он чужой жених, и она не считала себя вправе обременять его заботой о себе! – ни к дядюшке своему Сосновскому, ибо считала его слабым и недалеким, ни к Порошину – наверное, понимала, что он ей враг. Она послала свою мольбу тому, кому, первому после Бога на земле, должно быть дело до всех малых и сирых сих. Государь стал ее единственной и последней надеждой.

На мгновение Охотников ощутил жгучую обиду, ревность оттого, что Марья Романовна не позвала на помощь его, виновника ее бед. «Опомнись! – сказал он себе в следующую минуту. – К государю ревновать?! Да ведь она тебя едва знает и, конечно, не помнит!»

Странным образом сия здравая мысль огорчила Охотникова до трепета сердечного, и, угрюмо обозвав себя дураком и желторотым юнцом, дал он себе слово, что жизни не пожалеет ради спасения этой женщины, которая самым роковым образом угодила в беду потому лишь, что один русский пленник, обреченный заживо сгнить в поганой яме, был не в меру жизнелюбив, ловок, силен, а еще – приметлив, почему удача и повернулась к нему лицом. Прежде Охотников считал, что ему выпал несусветный выигрыш, как за карточным столом, и начал числить себя в любимцах Фортуны, которая сделала ему такой подарок, а оказалось, что Фортуна просто дала ему в долг. И теперь долг этот надобно возвращать…

Вслед за тем Охотников спрятал письмо за пазуху. Доставить его адресату он не мог, но справедливо полагал, что в сей час, сию минуту и в сем месте от него для Марьи Романовны может быть больше пользы, чем даже от самого государя императора.

Подпрыгнув, Василий Никитич ухватился за подоконник и, подтянувшись на руках, влез в приотворенное окно.

Комната, в которой он очутился, и впрямь была кабинетом. И Охотников оказался прав, кабинет сей принадлежал Мюрату… который и вошел сюда буквально через полминуты после того, как Василий Никитич перебрался через подоконник.

Только мгновение враги смотрели друг другу в глаза, равным образом ошеломленные. Охотников не ожидал встречи – ведь прием начался. Мюрат не рассчитывал, что мышеловка захлопнется так скоро.

В следующий миг оба пришли в себя: Охотников рванулся вперед, выхватывая из-за пояса нож, Мюрат с хриплым, невнятным криком отпрянул.

Открылась дверь за его спиной, и в нее влетел, крутясь, ятаган, который ударился о нож в руке Охотникова с такой силой, что пальцы его разжались, нож упал на пол, а мгновенно онемевшая рука повисла как плеть. Высоченный, мускулистый молодой турок вбежал в комнату, схватил Охотникова и сдавил так, что тот лишь бессильно забился в его руках, безуспешно пытаясь достать врага кулаками.

Что и говорить, Охотников был не дурак подраться и в ремесле сем преуспел немало благодаря некоторым хитростям, далеко не всякому известным. Эти хитрости часто помогали ему выстоять против грубой силы. Но силища турка была почти сверхъестественной. Он приткнул Охотникова к стене и приставил к его горлу небольшой нож, настолько острый, что одного, самого легкого движения довольно оказалось бы, чтобы вспороть его плоть. Но Охотников, несмотря на то что был ошеломлен столь стремительным нападением и ругательски ругал себя за секундную оплошку, все же еще не считал свое поражение окончательным.

Смерть его не нужна Мюрату. Может быть, потом, когда – если! – Мюрат узнает то, что хочет узнать. Но не прежде.

Значит, есть еще время повернуть Фортуну к себе лицом, подумал Василий Никитич и, вовсе вжавшись в стену, умудрился чуть отстраниться от лезвия и перевести дух.

– Держи его крепче, Надир, – сказал Мюрат, дыша так тяжело, словно это он, а не Охотников только что махал тут кулаками и ногами, пытаясь не только увернуться от противника, но и повергнуть его во прах. Говорил он по-французски, и Охотников вспомнил, что там, в плену, Мюрат тоже изъяснялся с ним именно так. – Знаешь, кто это? – Мюрат подобрал слетевший в драке картуз Охотникова и издевательски ухмыльнулся, глядя на непокрытую рыжую голову. – Тот самый русский, из-за которого погиб твой брат. Немного погодя, когда я выжму из него сведения, которые мне необходимы, я отдам его тебе, и ты сможешь нарезать ремней из его кожи и вообще сделать с ним все, что захочешь.

Охотников чуть повел глазами и встретился взглядом с Надиром. Тот смотрел на него холодно, без всякого выражения: ни жестокости, ни мстительности, ни кровожадности не было на его лице, только словно бы тень прошла некая в глубине и без того темных, мрачных, прищуренных зрачков.

А ведь лицо его было чем-то знакомо… Василий Никитич присмотрелся чуть внимательней – и вдруг узнал одного из тех стражей, которые поочередно стерегли его в приснопамятной яме! Первого, довольно веселого и общительного, звали Абдулла. Он изрядно развлекался, стоя на посту: бросал на Охотникова путы, в которых тот беспомощно бился, безуспешно пытаясь вырваться. Смешнее всего оказывалось, что они развязывались, стоило стражнику чуть-чуть потянуть за кончик веревки. Потом Охотников довольно ловко научился и сам от них освобождаться, а еще позже – бросать веревки так, как нужно. Второй охранник, брат Абдуллы по имени Надир, схожий с ним внешне, был внутренне совсем другого склада: он неусыпно наблюдал за узником, и ненависть, чудилось, так и изливалась в яму из его прищуренных глаз, словно расплавленный свинец. Охотников тоже его ненавидел. Надо же было натолкнуться именно на него! Лучше бы он погиб. Теперь точно на ремни нарежут. Невеликое удовольствие, надо сказать! Эка незадача вышла…

А впрочем, русский Бог велик, авось выручит Охотникова и еще раз – не ради него самого, ну какая в нем Господу корысть?! – а ради спасения невинных женщин… ради спасения Марьи Романовны!

Надир тем временем связал Охотникова, но отнюдь не знакомым способом, какому некогда научил пленника Абдулла. Эти узлы было не развязать, да еще Надир для верности намотал конец веревки себе на левое запястье.