Елена Арсеньева - Краса гарема

У нее ни мгновения не было в супружеской постели, чтоб затрепетать и почувствовать себя счастливой. Стыдилась мужа, старалась для него, терпела его вторжение, как некий непременно нужный обряд, но хотела, чтобы все скорей кончилось. Мечтала: вот зачнет, так можно будет и покончить со всем этим. А на что оно, коли ребенок уже зародится? Разве что спустя какое-то время, когда второго захочется.

Но, правду сказать, ничего иного, как лежать на спине и быть вдавленной в пуховик тяжелым майорским телом, она и не знала. Вот этого всего, что на стенках нарисовано, Ванечка с ней точно не делал. Небось даже и не ведал о таком!

Марья Романовна тоже не ведала. И не ощущала себя от этого несчастной: ведь то, о чем не знаешь, не болит.

Ванечку она очень любила… но только днем. А ночью…

Ох, без ночей Марья Романовна очень легко обошлась бы!

А вот сейчас, глядя на диковинные картины страсти, она впервые почувствовала, что жизнь ее обделила. Может быть, если бы муж ее обнял вот так… а она его вот этак… а это что? Позорище экое! Соромство! Но вместо того чтобы ужаснуться, она тихонько хихикнула. Да неужели Марья Романовна осмелилась бы вот этак… и вот этак?! А что сказал бы майор Любавинов, коли она однажды настолько разошлась бы, что коснулась бы губами… ой, нет, прости, Господи, прости, Пречистая Дева!

Марья Романовна уткнулась в подушку, зажмурилась, но все же не могла отделаться от назойливых, пугающих и соблазнительных картин.

Может, однажды, когда случится чудо и она выберется из этого дома, встретится ей в жизни мужчина… другой, не такой, как суровый Ванечка. И полюбит он Машу, и захочет назвать ее своей женой. И, ощутив, что влечет он ее на ложе не только для того, чтобы получить свое да к стенке отвернуться, а и жену повеселить телесно, – вот тогда она вспомнит что-нибудь из этих картинок и…

Маша почувствовала, как загорелись щеки. А ведь это впервые в жизни она подумала о другом мужчине не просто как о муже, с которым будет житься удобней, защищеннее, нежели в одиночестве. Она впервые возжаждала мужской ласки.

Грех-то какой! Или не грех? Или..

Вдруг мысли прервались. Марья Романовна испуганно вскинулась. Кто-то шел по коридору, приближаясь к комнате. Это были шаги Мюрата – Марья Романовна узнала их. В их стремительный лет впечатывалась поступь другого человека, столь же быстрая, но более тяжелая.

«А это идет Надир», – подумала Марья Романовна и почувствовала, что ее начинает бить дрожь.

Господи, зачем они идут? Вроде бы еще не приспела пора настояться той дьявольщине, которую взялась готовить Айше!

Не обманывай себя, тут же сказала она себе. Мюрат идет не для того, чтобы совершить над ней, Машей, насилие. Он спешит для того, чтобы одним ударом пресечь все ее надежды на спасение. Чтобы, рассмеявшись, бросить ей в лицо: «Жаклин обманула тебя. Это по моему приказу вкралась она к тебе в доверие и завладела твоим письмом!»

Что сделает с ней Мюрат? Убьет?

Ну что ж, вот сейчас войдет Мюрат – и Марья Романовна узнает, какую участь он ей приготовил.

Занавесь распахнулась. На пороге возник Мюрат. И по лицу его Маша поняла, что все самые худшие опасения ее сбылись. Жаклин ее предала…

Ледяными, неживыми глазами Мюрат долго смотрел на Машу и наконец произнес:

– Хочу сделать тебе один подарок. Идем.

Маша что-то пролепетала, мол, никаких подарков ей не надо и идти она никуда не хочет, однако из-за спины Мюрата в комнату вступил непроницаемый Надир – и просто-напросто стащил Машу с дивана.

Мюрат довольно кивнул, повернулся и вышел. Надир, волоча за собой Марью Романовну, последовал за ним.

Мужчины шагали очень быстро, Маша едва успевала ногами перебирать, а иногда Надир легко отрывал ее от земли и тащил по воздуху. Марья Романовна вспомнила сказки «Арабских ночей»: случалось в них, что герои либо подчиняли себе могущественных добрых джиннов, либо попадали во власть джиннов злых. Вот сейчас она именно так себя и чувствовала: попавшей во власть джинна злого. И как от него спастись? Надира в лампу или бутылку не запихнешь, потому что сам он подчиняется еще более могущественному и жестокому повелителю – Мюрату. Надир не раб лампы, а раб Мюрата и из воли его никогда не выйдет.

Между тем Мюрат повернул за угол и начал спускаться по лестнице. Марья Романовна чуть не упала на первой же крутой ступеньке, и Надир схватил ее в охапку и поволок. Руки у него были сильны и немилостивы, Маше чудилось, что ее железными тисками сдавило. Вспомнилась Жаклин, которая так откровенно вздыхала по объятиям этого бесчувственного «джинна», и на миг снова жалость к француженке кольнула сердце. Кольнула – и растворилась в негодовании: предательница, как же ты могла, тварь этакая?!

Впрочем, особенно углубляться в разнообразные оттенки чувств к Жаклин времени у Марьи Романовны не оказалось: Мюрат и Надир уже вошли в какую-то узкую дверь, и Надир поставил Машу на пол.

Она перевела дух после его железных тисков и огляделась.

Маша увидела низкое, просторное помещение с давящим потолком, который поддерживало несколько колонн. Комнату очень ярко, так что не оставалось ни тени, освещало несколько факелов. Помещение оказалось совершенно пустым, не считая того, что к одной из колонн за руки и за ноги был привязан тяжелыми веревками какой-то человек.

На шум шагов он вскинул голову. У него были рыжие волосы, лицо покрыто запекшейся кровью, нелепая одежда простолюдина порвана. Видимо, свободу свою дорого продавал, прежде чем попал в это узилище.

Марья Романовна растерянно смотрела на него, и чем дольше смотрела, тем большей уверенности преисполнялась, что знает его, что прежде видела.

Господи всеблагий! Да ведь это… да ведь это Охотников, друг-приятель Александра Петровича Казанцева! Как он сюда попал?!

Марья Романовна была потрясена и испугана, а все же при виде этого единственного родного лица – русского лица, знакомого и, несомненно, дружеского! – испытала такой восторг, что рванулась вперед, и тут раздался окрик Мюрата:

– Стойте! Еще не время!

Марья Романовна замерла – но не столько потому, что так жаждала подчиниться приказу. Просто от резкого движения шелковая простынка, которая заменяла ей юбку и которая и без того сбилась вся, когда Машу волок по коридору Надир, вдруг начала скользить вниз. Марья Романовна попыталась поймать ее – но не успела, и тонкий шелк мягко сполз к ее ногам, оставив пленницу в одной рубашонке.

Мюрат с откровенным изумлением вытаращился на ее оборванный подол, а потом захохотал:

– Так вот откуда взята писчая бумага! Ну что ж, мадам, я могу только радоваться той неистовой страсти к эпистолярному жанру, которая вами вдруг овладела. Благодаря ей мы имеем счастье любоваться вашими прелестными ножками. Конечно, ваш любовник предпочел бы, чтоб он один наслаждался этим чарующим зрелищем, но удача отвернулась от него, и отныне вы оба в моей власти.