Елена Арсеньева - Загадка старого имения

– Так ты нашла его! – завопила Зосимовна, у которой больше не было сил сдерживаться. – Нашла! Где?!

– Нашла, – кивнула Александра. – Оно было спрятано за рамой картины Феклиста. Той самой, где изображено имение, стоящее на скатерти-самобранке.

– Боже мой, да я ведь сто раз видел эту чудесную картину! – воскликнул Полунин.

Зосимовна диким взором посмотрела на него, на Александру – и вдруг кинулась прочь.

– Куда это ты? – жалобно позвал Жорж, но она не отозвалась.

– А ведь она бежит добывать завещание барина, – задумчиво сказал Полунин.

– Не спеши, Зосимовна! – насмешливо крикнула Александра. – Завещания там уже нет. Я переложила его в другое место. Да и зачем оно тебе? Ты-то в нем не упомянута! И твоему племяннику ничего не достанется!

Зосимовна резко остановилась и повернулась. А потом снова приблизилась к Александре.

– Но и тебе тоже ничего не достанется, – просвистела она. – Ты тоже в том завещании не упомянута! Ты – самозванка, и больше никто! И сколько бы ты ни сочиняла историй, никто им не поверит!

– Как это? – пробормотал Жорж. – А разве не она у Хорошилова росла? Та самая… незаконная дочка?

Александра не удостоила ни его, ни Зосимовну ни единым взглядом. Она смотрела только на Полунина. Он могла сколько угодно лгать и притворяться до этой минуты кому угодно. Но только не ему, только не сейчас!

Он смотрел неподвижно, без улыбки, спокойно и сурово.

– Меня в самом деле зовут Александрой, я в самом деле росла в доме Данилы Хорошилова, но… но я не дочь Андрея Андреевича Протасова. Имя батюшки моего – Александр Славин.

Полунин изумленно вскинул брови, а Зосимовна злобно скривилась. Уж так ей хотелось самой сказать, что ей правда известна, но Александра не дала ей такой возможности! Значит, об этом было в письмах Хорошилова, которые Зосимовна, конечно, прочла!

– Семья наша жила в Городце, – продолжала Александра, чувствуя себя необычайно легко и свободно оттого, что ей наконец не нужно было притворяться, что ей нечего было стыдиться. – Отец был военный человек, дома его редко видели. Так и погиб на чужбине, а матушка от горя умерла. Данила Федорович был ее братом, дядей моим, он меня и пригрел у себя в доме. А потом говорил, что меня ему господь бог послал, трудно пришлось бы ему без меня. В самом деле, с Сашенькой было очень тяжело… она была красивая, одно лицо с Липушкой, обе они на батюшку походили как вылитые. Но Липушка рассудком здоровая была, а Сашенька… она блаженной уродилась, и никакие доктора не могли ее вылечить. Данила Федорович очень жалел господина Протасова, что у него такая дочь. Говорил, бывало, вот бы он порадовался, коли ты была бы его дочерью, а не Сашенька… Ее ни на минуту нельзя было оставить. Она очень любила все поджигать, все, что придется. Дважды мы с батюшкой – я Данилу Федоровича только так звала за его немыслимую доброту! – успевали огонь погасить. Мы даже спали с ним по очереди, чтобы Сашенька ничего не зажгла. Но в тот вечер… папенька иногда отпускал меня к моей крестной. У ее мужа была книжная лавка, она давала мне книги читать. Я там, бывало, просиживала часа по два-три. А в тот вечер она меня нечаянно заперла в лавке, да только утром спохватилась. Я вернулась – а от дома одни головешки обгорелые остались. Не знаю, что произошло… должно быть, Сашенька снова добралась до огня, а Данила Федорович то ли спал, то ли не успел ее остановить. Они оба погибли. Я осталась одна, осталась нищей. И тогда я подумала, что не будет, наверное, большого греха в том, если я назовусь Александрой Хорошиловой, а потом Протасовой. Нет, конечно, это был большой грех, вскоре я это поняла и одумалась, потому что… с тех самых пор… когда я увидела…

Она смотрела на Протасова и путалась в словах. Самое страшное признание было уже сделано, теперь оставалось только уйти – ну зачем она ему, несчастная, безродная бесприданница?! – однако она не могла сдвинуться с места.

– Я знаю, что ты не Александра Протасова, с того дня, как ты побывала в моем доме, – сказал он, улыбаясь. – С того же дня я знаю, что ты не Александра Хорошилова.

– Но каким образом? – заикнулась Александра и вдруг поняла: – Письма?!

– Да, Феклуша достала из твоего кармана письма Данилы Федоровича и отдала мне. В них он описывает подлинную Сашеньку Протасову-Хорошилову. Пишет, что у нее голубые глаза и золотые волосы. И упоминает о том, что она, бедняжка, блаженная… Правда, упоминает лишь вскользь – не хотел, видимо, огорчать Андрея Андреевича. Я не отдал тебе письма – мне было стыдно сознаться в том, что я их прочел, к тому же мне хотелось знать, зачем ты зовешься чужим именем.

– Ну вот, – пробормотала Александра, – теперь ты знаешь. И я… я знаю, что должна уйти, но ты… ты должен знать…

– Я одно знаю, и ты должна это знать, – усмехнулся Полунин, – что я тебя никуда не отпущу. Да мой отец не простит мне, если я не окажу гостеприимство дочери человека, который некогда спас ему жизнь! Имя Александра Славина всегда произносилось в нашем доме с превеликой почтительностью! Отец был очень огорчен, что он не смог приехать к нему на свадьбу.

– Об этом говорила мне Феклуша, – чуть слышно сказала Александра. – Я так хотела тогда признаться, что Славин мой отец! Но не решилась.

– А я-то жалел, что ничего не знал о судьбе Славина, о жизни его семьи. Еще год назад отец велел мне навестить его жену и дочь, позаботиться о них, а если надо – взять на свое попечение. Я побывал в Городце и узнал, что жена Славина давно умерла, а дочь увез какой-то человек неведомо куда. Я не нашел никаких следов… Поэтому сейчас я счастлив, как никогда в жизни! Я могу выполнить волю батюшки, он увидит тебя и будет счастлив, а главное, я нашел наконец женщину, которую полюбил. Александра Александровна, окажите мне честь, согласитесь стать моей женой!

– Как это… да нет же… – пробормотала она, не веря ушам. – Но я же… у меня ничего нет… я бесприданница… ты не должен…

– Моих денег на нас вполне хватит, – сказал Полунин решительно. – А до прочего… я должен на тебе жениться после того, как провел с тобой всю ночь. И даже если ты сейчас бросишься бежать от меня, я тебя настигну хоть на краю света, потому что так понимаю долг и честь.

– Долг и честь? – переспросила она, не понимая, что говорит.

– И любовь, – добавил Полунин, склоняясь к ее губам.

И тут раздался страшный вопль, раздирающий сердце, исполненный такого горя, что Александра и Полунин отпрянули друг от друга и обернулись, испуганные.

Они увидели, что Липушка по-прежнему лежит недвижимо, а Зосимовна ломает над ней руки и кричит страшно, нечеловечески: