Елена Арсеньева - Роковая любовь немецкой принцессы

Понятно, кого он подразумевал под словом эта!

Оказывается, английский посланник Джеймс Гаррис в донесениях своему правительству давно уже намекал на то, что борьба между свекровью и невесткой за власть в России неминуема!

Екатерина вприщур смотрела на цесаревича.

Нет, конечно, дело еще не зашло слишком далеко, все еще поправимо. Болтовня дипломатов очень часто предваряет события. О брожении в армии не слышно, а без армии переворота не устроишь. Это даже не подготовка к комплоту – лишь отдаленная прелюдия к нему.

Екатерина, впрочем, не намерена была ждать, когда нарыв вызреет. Говорить о перевороте с Павлом глупо, он не должен заподозрить, что она в курсе дела. Ну а про адюльтер поговорить – самое время!

– Какого опиума, говорите? – переспросила она ехидно. – Того самого, который подливают вам в вино ваша жена и ваш самый близкий друг!

– Вилли? – тупо переспросил Павел. – Андре? Какая чепуха! Это самые близкие мне люди, и я не позволю вам клеветать на них, особенно теперь, когда Вилли беременна!

Екатерина так и села.

– Что вы сказали?!

– Что слышали! – огрызнулся Павел. – Моя обожаемая жена скоро подарит стране наследника, о котором мы все так мечтаем. И я не желаю, не желаю слушать сплетни, которые вы тут плетете с вашей графиней Брюс! Я не позволю говорить о Вильгельмине дурно! О Вильгельмине и об Андре!

Екатерина была так потрясена этим известием, что даже не заметила повторения снова и снова этого ненавистного имени. Вилли, Вильгельмина…

Боже мой! Где были ее глаза! Наташка беременна! И они с Прасковьей ничего не распознали?!

Боже мой… у императрицы Екатерины скоро будет внук!

Скандал в августейшем семействе не разразился.

Екатерина мгновенно стала с невесткой если и не по-прежнему ласкова, то хотя бы очень осторожна. «Мне безразлично, чей это ребенок! – думала она с привычным здоровым цинизмом истинного государственного деятеля. – От души надеюсь, что Разумовского. Пусть Наташка только родит – и больше никогда не увидит дитятю. Я воспитаю его сама, по образу своему и подобию. Я сделаю из него истинного государя для России. Назначу наследником в обход чухонца!»

Уже тогда бродили в ее голове мысли, которые потом, через много лет, до смерти пугали Павла и заставляли его ненавидеть своего старшего сына Александра…

Поначалу Вильгельмина переносила беременность хорошо, и даже общее состояние ее здоровья улучшилось. Обо всех прежних хворях, к общему удовольствию, забыли. С ней носились, как с драгоценной шкатулкой. Великие князья переселились в Зимний дворец – в самые лучшие покои. Екатерина, до которой дошли слухи о несусветных долгах великой княгини, не обмолвилась о них и словом. Три миллиона… ладно, черт с ними, с этими тремя миллионами рублей, только бы Наташка не расстроилась да не выкинула. Только бы родилось дитя…

Однако вот уже миновали все сроки, а долгожданное событие никак не происходило.

Врачи встревожились. Екатерина проводила дни и ночи у постели невестки. Сейчас было забыто все, кроме ее здоровья и жизни… кроме здоровья и жизни ребенка!

Консилиум провели придворные врачи в присутствии графини Румянцевой. После осмотра великой княгини они пришли к неутешительному выводу:

– Зачат очень крупный мальчик…. Положение роженицы ухудшается с каждым часом, боли будут усиливаться. Нужна срочная операция, чтобы хоть по кускам ребенка срочно извлечь из утробы ради спасения Натальи Алексеевны. К нашему сожалению, ваше величество, без кесарева сечения смертельный исход для великой княгини неминуем…

– Я вас умоляю не спешить с ножом, посоветуйтесь с Роджерсоном, – попросила Екатерина.

Лейб-медик Роджерсон, осмотревший Вильгельмину, доказывал императрице:

– Строение таза у великой княгини таково, что сама Наталья Алексеевна родить не сможет. Страданиям несчастной женщины не будет конца. Необходимо срочно делать кесарево сечение, иначе мы потеряем и мать, и ребенка!

Уставшая от бессонных ночей у постели Натальи, Екатерина безразлично ответила врачам:

– Чтобы сделать операцию ее высочеству, нужно решение Сената…

Обезумевший от горя Павел, стоя на коленях, плакал и умолял Роджерсона:

– Три дня будет собираться весь Сенат. Пока Сенат решит, операция опоздает, ребенок умрет и начнет разлагаться в утробе матери. Умоляю вас, Роджерсон, делайте операцию, не дожидаясь решения Сената…

Лейб-медик, сочувствуя горю цесаревича, откровенно ответил:

– Кости таза Натальи Алексеевны так и не раздвинулись. Ваше высочество, к сожалению, мы упустили время, и операция опоздала. Сейчас единственным лекарством для вашей жены остается только опий, снимающий нестерпимые боли. Готовьтесь к смертельному исходу.

Цесаревич бился головой о кровать своей несчастной жены.

«Дело наше весьма плохо идет, – торопливо отписала Екатерина своему статс-секретарю Козмину. – Какою дорогой пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времени у себя держи. Можно вообразить, что она должна была выстрадать, и мы с нею. У меня сердце истерзалось; я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днем, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: «Вы отличная сиделка». Вообрази мое положение: надо одного утешать, другую ободрять. Я изнемогла и телом, и душой…»

В ту же минуту, когда Екатерина узнала о смерти так и не родившегося внука, жизнь «Наташки» совершенно перестала ее интересовать. Поскорей бы померла, сама не мучилась бы и других не мучила.

Спальня, в которой находилась великая княгиня, наполнилась непередаваемым зловонием и смертью. Измученная невыносимыми болями, несчастная женщина глухим голосом, доносящимся словно из подземелья, спокойно простилась с нелюбимым мужем и с мечтами о царской короне:

– Умоляю вас, супруг мой, простите меня за все и забудьте поскорее…

Вильгельмина знала, что умрет, но так намучилась, что ожидала смерти почти с нетерпением. И до последнего дня через беззаветно преданную ей фрейлину Фифи Алымову она продолжала посылать своему любимому графу Андрею нежные записки и цветы. Страсть поглощала ее всю и значила для нее куда больше, чем какая-то там смерть.

Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что Екатерина знала о каждой такой записке и даже получала их копии, аккуратно списанные бисерным почерком Алымушки.

Иногда Екатерине становилась отвратительна такая преданность, иногда хотелось расстаться с Алымушкой немедленно… но Вильгельмина еще была жива, значит, Алымушка еще могла быть полезной.