Полина Федорова - Дороже титулов и злата

— Мы с вами еще не закончили, господин майор, — изобразив на лице самую сладчайшую улыбку, окликнул Антоан Тауберга.

Он был крайне зол на этого бурбона. Ну что ему стоило нажать на курок до появления Ромодановского? И все бы было кончено — чинно и благородно, эффектный уход со сцены жизни. Дамы пролили бы несколько слезинок, вспоминая его горячие карие глаза и очаровательные бомо, приятели подняли бы бокалы в память голицынских буйных кутежей, а родня, несомненно, вздохнула бы с облегчением. А теперь, что делать прикажешь?

— Всегда к вашим услугам, — услышал он ответ майора.

— Вот и славно. Постреляем в другой раз. Поклон незабвенной Александре Аркадьевне.

Соперник князя, сверкнув глазами, пошел в одну сторону. Антоан, взглянув на купол звездного неба и втянув крепкий морозный воздух — в другую. Да черт с ним, с этим Таубергом! И пусть провалится в тартарары бывшая супруга вместе с ее капиталами, капризами и блохастыми болонками. Пусть все валится к чертям, включая и самою жизнь, не стоящую и ломаной полушки.

Ему вдруг нестерпимо захотелось туда, где шумно и весело. Где рекою льется вино и сверкают огни, где нет проблем и женщины не состязаются умом и силою характера с мужчинами, а дают себя любить просто так… за деньги. Где никто никому ничего не должен, и по отношению друг к другу не обременен никакими обязательствами. Где… Словом, решение было принято. Антоан вышел за ворота гауптвахты, поймал извозчика и бросил:

— На Моховую. Дом Брунса.

Извозчик понимающе кивнул и тронул вожжи. Городские сани, поскрипывая полозьями по недавно выпавшему снегу, поползли, затем поехали, а потом и полетели к самому веселому дому во всем Петербурге, выполняя волю седока, то и дело понукающего возницу:

— Скорей, скорей…

Веселое заведение мадам Жомини было привилегированным, нечто вроде клуба. Вхож в него был не каждый, да и не всякому по карману были удовольствия, что предлагала своим посетителям дочь французской гувернантки Элизы Лакарьер, приехавшей в Россию вместе с разного рода авантюристами, проходимцами и прочей сомнительной публикой, выброшенной за борт Великой Французской революцией. Все они стремились найти в заснеженной медвежьей стране лучшую долю, и многим это вполне удалось. Авантюристов и прохиндеев помасштабнее, присвоивших титулы баронов, маркизов и графов и выдававших себя за жертв революции, весьма уважительно принимали начальники департаментов, министры и даже члены императорской фамилии. Таковые были всячески обласканы в самых лучших гостиных, и многие из них едва ли не тотчас получили от казны содержание, как вынужденные эмигранты-изгнанники. Отставные солдаты и уличные мошенники, во множестве осевшие в обеих столицах, устроились в гимназии преподавателями французского языка и художеств или в хорошие дома гувернерами отпрысков самых знатных семейств. Гувернанткой к девочке в дом одной из влиятельнейших семей в Петербурге устроилась и некогда уличная проститутка с Итальянской площади в Париже Элиза Лакарьер, выдав себя за беженку-дворянку, якобы подвергшуюся гонениям со стороны парижских якобинцев. Года через три, когда воспитанница Элизы была определена в Смольный институт, Лакарьер с блестящей аттестацией и похвальным рекомендательным письмом устроилась в другое знатное семейство, а еще через год вышла замуж за маркиза Анри Жомини, известного некогда всей парижской полиции, как Гастон де Риньо, отпетого негодяя и мошенника. Однако вместо того, чтобы сидеть в тюрьме Ля-Рокетт и лицезреть небо в клетку, он получал казенное жалованье, снимал бельэтаж на Миллионной улице и имел собственный выезд.

Скоро у них родилась девочка, названная Анеттой, шустрый красивый ребенок, впитавший в себя авантюризм и предприимчивость отца и любовь к мужчинам матери. Едва окончив пансион, Аннета вдруг забеременела, а вот предъявить отцовство маркизу Жомини было некому. Вернее, отцами, как выяснилось позже из разговоров с Анеттой, могли быть несколько человек, что, собственно, иными словами и означало «никто». Пришлось делать аборт, после чего выяснилось, что детей у Анетты больше быть не может, а стало быть, резвиться можно вовсю. Лет пять маркиза предавалась любовным утехам, покуда не пришла ей в голову мысль открыть дом свиданий, причем самого высшего разряда. Толк она в сем деле знала, нужные знакомства имелись, а бедных девушек, голодных, бесприютных и готовых в своем отчаянии продавать тело за деньги имелось в избытке. Предприятие удалось, приносило весомый доход, благо спрос на обученных девиц даже превышал предложение, а в случае неприятностей со стороны блюстителей порядка и благочиния можно было прибегнуть к помощи товарища управляющего департаментом полиции, ежели и не прописавшегося в заведении маркизы, то уж, по крайней мере, постоянного клиента. Так что, веселый дом мадам Жомини процветал и имел постоянных посетителей, коим и отдавала предпочтение хозяйка заведения. Князь Антоан Голицын был, несомненно, завсегдатаем оного, особенно в месяцы, после скандального развода. Хотя надо признать клиентом он был весьма беспокойным, не раз мадам приходилось прибегать к помощи вышибал, чтобы утихомирить разошедшегося князя, одна радость, что за свои выходки он щедро расплачивался звонкой монетой.

Сегодня, когда Антоан в пресквернейшем настроении появился в зале у мадам, там уже были гости: за карточным столом сидели несколько малознакомых князю офицеров, из угла в угол слонялся выходящий в тираж известный волокита и ловелас граф Жевужский, пристально лорнетируя гостей, и особенно девиц. Мышиный жеребчик из завсегдатаев с подходящей к его образу жизни фамилией Сластолюбцев, уже держал на своих старческих коленях дородную девицу из Малороссии, беспрестанно хохочущую над его шуточками. Получивший каким-то образом дворянскую лицензию бывший процентщик Арон Бучинский, и по сей день втихаря промышляющий лихоимством, выспрашивал у маркизы про «новые поступления» девиц желательно из провинции, надеясь, что оные обойдутся ему дешевле, чем образованные и нахальные столичные штучки. Был еще какой-то сомнительный барон, верно, из бывших негоциантов, да пара-тройка прожигающих жизнь юнцов из фамилий, составлявших некогда славу России. Вся эта камарилья пила шампанское по семьдесят рублей за бутылку и чувствовала себя, как дома.

— Идите к нам, князь, — позвал его кто-то из офицеров, с характерным шелестом проведя ногтем по торцу карточной колоды. — Сообразим банчок на четверых.

Голицын отрицательно мотнул головой и принял у девицы в фартучке и наколке, появившейся с подносом из бокового входа, бокал шампанского. Выпив его одним махом, он поставил бокал на место и взял другой.