Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня

— Прощайте, калинцы! Мира вам и процветания! И складов, набитых перцем!

Он легко сбежал с крыльца и по праву рождения занял место рядом со Стромбергом, бывшим губернатором Верхнего города.

В гавани царило столпотворение и смешение народов. Торговым судам пришлось потесниться у грузового причала, чтобы шхуны Карла XII могли забрать цвет калинского общества. Русские линкоры окружили гавань и нацелили грозные пушки на шведов: дабы чего не учудили. Почётная капитуляция проходила под дулами орудий.

Со всех сторон доносилась немецкая, шведская и русская речь. Люди кричали, смеялись, плакали. Некоторые прощались с близкими, кто-то пьяно горланил похабную песню, кто-то плюхнулся в воду между бортами кораблей, а над головами в поисках лёгкой поживы реяли тучи надоедливых чаек. Никогда ещё калинский порт не переживал такого людского нашествия.

По голубому небу неторопливо плыли белоснежные облака, прохладный ветер трепал разноцветные флаги. Эрик устроился на кормовой палубе неподалёку от бизань-мачты. Тут же располагались каюты капитана и его помощников, но барон сомневался, что ему выделят надлежащее спальное место. Шхуна просела выше ватерлинии, а народ всё прибывал и прибывал. Его вельможные соседи подавленно молчали, скользя взглядом по крепостной стене и крышам домов. Он тоже поднял глаза, посмотрел на свой родовой замок, прижавшийся к серой скале, и не заметил, как подошёл Стромберг.

— Когда мы прибудем в Стокгольм, я буду вынужден доложить его величеству о вашем возмутительном поведении во время осады, — прокаркал он.

Позади него стоял паж Томас. Он морщился, словно от зубной боли, и буравил Эрика умоляющим взглядом. «Простите меня», — прошептал он беззвучно одними губами. Барон равнодушно глянул на них и отвернулся. Он больше не испытывал никаких чувств к графу Стромбергу: ни детского обожания, ни возмущения, ни гнева, ни стыда. Его душа освободилась от многолетней обиды, и он уже не понимал, почему отношения с этим человеком он считал такими важными. Несчастный безумец, фанатик и лжец. Пустое место.

Другое переживание овладело им, вытеснив все прежние. Чувственные открытия минувшей ночи подарили ему ощущение внутренней свободы и безусловной правоты. Он больше ничего не боялся, он избавился от незримых телесных оков. Он вкусил плод с дерева познания и теперь мечтал вкусить плод забвения, потому что единственное, что его тревожило, — предстоящая разлука с Маттео. Он врал, когда говорил, что решение принято. Долг и честь устроили в его сердце кровопролитную войну с любовью. Он не знал, как жить без Маттео.

— Отдать швартовы! — пробасил над ухом капитан.

Сердце болезненно ёкнуло, Эрик сорвал шляпу, словно умер кто-то близкий. Вцепился пальцами в нагретые солнцем перила, в последний раз осматривая портовую площадь в надежде увидеть любимое лицо. И провидение услышало его молитвы! Сквозь толпу пробирался Маттео, а за ним со зверским выражением лица следовал Юхан. Оба потные и всклокоченные, с горящими от волнения глазами.

— Остановитесь! Это приказ! — закричал Маттео.

Его нечеловечески сильный и пронзительный голос взлетел над гаванью, заставив людей удивлённо затихнуть и обернуться. Многие узнали скандально известного кастрата, и шепоток пробежался по толпе.

— Именем Александра Даниловича! — солидно добавил Юхан.

Маттео шарил глазами по забитым палубам, и Эрик махнул ему шляпой. Маттео облегчённо улыбнулся:

— Ваша милость барон Линдхольм! Прошу вас спуститься на причал!

Эрик отрицательно качнул головой. Он не предполагал, что сердце может так болеть. Он накрыл его ладонью, как выпавшего из гнезда птенца. Он не хотел спускаться: знал, что не сможет подняться обратно.

— Хозяин, вы только посмотрите, кого мы привели, — сказал Юхан и вытолкнул вперёд кого-то маленького и худого.

Девочка в застиранном платье, с тощими косицами и потёками слёз на щеках. Он узнал её по гюнтеровской горбинке. Рванулся к трапу:

— Линда! Пропустите меня!

— Вы никуда не пойдёте! — злобно зашипел Стромберг. Гиблая дыра в его душе вывернулась наизнанку и проглотила его целиком. Он сам превратился в дыру, а божья справедливость воссияла для кого-то другого. — Капитан, отдать швартовы!

Никто не обратил на него внимания.

— Заберите меня с собой, — пискнул Томас, но слишком тихо и робко. — Я хочу искупить свою вину перед вами.

Эрик его не услышал.

Он пробрался к выходу, сбежал по трапу, и только тогда Линда его увидела. Завизжала и бросилась в толпу, дерзко расталкивая купцов, бедняков и русских солдат. Эрик в волнении присел, и через несколько долгих мгновений цепкие детские руки обвили его шею. Линда сжимала его в объятиях, а он гладил её по спинке и шептал что-то утешительное, вдыхая запах бедности, сиротства, и глотая комок в горле.

— Я не хочу в монастырь! Не уезжайте! У меня никого больше нет!

Линда зарыдала, размазывая слёзы грязными руками. Эрик убрал белокурую прядь от лица, поражаясь, как быстро жизнерадостный ребёнок превратился в забитое беззащитное существо.

— Я не могу, моя девочка. Мне не разрешили тебя удочерить. Прости меня.

Люди обступили их кольцом. Все притихли, наблюдая за прощанием барона и купеческой дочки, о которой ходило множество упорных слухов. Дружба Эрика и фрау Гюнтер всегда вызывала подозрения. Мало кто сомневался, что Линда — родная дочь барона.

— Прочтите, ваша милость, — протянув клочок бумаги, сказал Маттео.

От него несло лошадиным потом, и Эрик представил, как слуга и музыкант во весь опор мчатся в деревню, чтобы похитить ребёнка и позволить ему проститься. Не вставая с корточек, он взял бумажку и прочёл кривые неразборчивые строки: «Приказываю передать сироту Линду Гюнтер под отцовскую опеку барона Линдхольма при условии его проживания в Калине и наречь девицу Линдой Линдхольм баронского сословия». Он трижды перечитал документ, прежде чем увидел подпись Меншикова. Он догадался, о чём на рассвете шептались Маттео и Юхан. Эти двое подарили ему дочь! Эрик спрятал лицо на плече Линды.

— Останьтесь, хозяин, — протянул Юхан. — Заживём лучше прежнего. Вы не бойтесь, мы не одни на холме будем, там ещё много шведов осталось. Пятьдесят семей, сказал Александр Данилович. Может, правда, они больные или старые — не все же предатели Швеции…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эрик встал, зажав детскую ладошку в руке:

— Прикуси язык, Юхан. Иди скажи капитану, чтобы отплывали без меня.

Линда пискнула и подпрыгнула. Слуга кинулся на причал, а Маттео светло улыбнулся. Люди вокруг загалдели — кто-то одобрительно, кто-то возмущенно, а с палубы послышались яростные проклятия. Гореть вам в аду за содомские грехи!

— Вы знаете, ваша милость, что в России за содомию не преследуют? — спросил Маттео.

— Что-то слышал. Это правда?

— Да. Наказывают только солдат, если их развлечения мешают службе.

— Я всегда подозревал, что армия — не моё.

Маттео решительно притянул Эрика к себе. Поцеловал в губы крепко и сладко, ничего не боясь и никого не стесняясь. Кто-то восхищённо захлопал, перепутав жизнь с оперным театром.

Эпилог первый

Через три дня Меншиков принимал присягу в Ратуше. В бюргерском зале яблоку негде было упасть. Зрители примостились на подоконниках и даже забрались на готические расписные пилоны. Грешники на старых фресках высунули головы из адских котлов и с удивлением взирали на вавилонское столпотворение. Лютеранский пастор жался к креслу генерал-фельдмаршала, которое в данный момент олицетворяло трон российского самодержца, и к румяным православным батюшкам. Хоть конфессии и разные, но хотя бы не папство! Меншиков приветливо кивал вельможам и улыбался простолюдинам, что вызывало у них благоговейный трепет.