Эммуска Орчи - Аз воздам

– А известно ли вам, что смертью вашего брата вы также обязаны мне?

Джульетта не отвечала. Как мог он так вдруг неосторожно коснуться ее болезненной раны?

– Я не надеюсь на то, что вы поймете, чего мне стоило это признание, но я должен был сделать его; если бы вы это узнали через несколько лет, то пожалели бы о днях, проведенных под моей кровлей. Ваш брат убит мною на дуэли, к которой он сам вынудил меня…

– К чему вы мне это говорите? Я ведь все равно не смогу уже услышать эту историю из уст моего бедного брата.

Деруледе молчал. Несмотря на слезы, застилавшие ее глаза, Джульетта все-таки видела, как глубоко он страдает, и пожалела о своих жестоких словах. Она чувствовала, что в ее душе борются какие-то два враждебные начала.

В лесу царила полная тишина. День клонился к вечеру. Молодые люди приближались к шумному, бурному, страшному Парижу. Они были уже недалеко от заставы, когда в воздухе прогремел ружейный выстрел.

– Закрывают заставу, – сказал Деруледе. – Как я рад, что мне удалось найти вас в лесу!

– Вы очень добры… Я… не хотела говорить то, что только что сказала. Будет лучше всего, если я уйду из вашего дома, – я так дурно отплатила вам за ваше гостеприимство.

– Ваш уход убьет мою мать, – едва ли не грубо ответил Деруледе, – она успела полюбить вас. Притом она знает, что вам грозит вне нашего дома. Мое присутствие не будет более оскорблять вас.

– Вы уезжаете?

– Нет, но я получил место смотрителя Консьержери.[9]

– Тюрьмы, где бедная королева…

Но тут Джульетта опомнилась: такие слова означали измену нации.

– Не бойтесь, – успокоил ее Деруледе, – я сам готов повторить ваши слова: бедная Мария Антуанетта!

– Вы ее жалеете? Но ведь вы – член Национального конвента, который будет ее судить, приговорит к смерти и казнит, как бедного короля.

– Я – член Национального конвента, но я не приговорю ее к смерти. Я принял должность смотрителя Консьержери, чтобы помочь королеве, насколько хватит сил, – спокойно ответил Деруледе.

– Когда же вы покидаете свой дом?

– Завтра вечером.

Джульетта не отвечала; ее охватило чувство глубокой грусти.

Они вышли на опушку леса. Цветы один за другим падали из рук девушки. Последними, будто капли крови, упали в траву красные маки.

Через заставу, благодаря паролю, сказанному Деруледе, Джульетта с Петронеллой прошли беспрепятственно. Сам же Деруледе как гражданин депутат мог входить и выходить в любое время. Когда закрылась тяжелая застава, Джульетте показалось, что даже само воспоминание о недолгом счастливом дне отрезано от нее навеки.

Проходя по мосту, Джульетта удивленно разглядывала очертания главных здании города, почти незнакомого ей: собор Парижской Богоматери, острый шпиль Святой Капеллы, потом Лувр во всем его историческом величии. И какой ничтожной показалась ей собственная трагедия рядом с великой кровавой драмой, последний акт которой еще и не начинался! Ей стало стыдно за радость, только что пережитую в лесу, стыдно за то, что она пожалела человека, причинившего так много зла ей и ее семье.

Могучая громада Лувра словно смеялась над ее слабостью. Конечно, ее спутник сделал ей больше зла, чем Бурбоны – своему народу. Французы жестоко мстили своим тиранам, и ей самой в конце этого счастливого дня Бог снова указал, как довести начатое дело до конца.

После ужина к Полю Деруледе пришел некий визитер и провел с ним в маленьком кабинете около двух часов.

Высокая фигура гостя в мягкой ленивой позе расположилась напротив гражданина депутата. На другом кресле лежал его тяжелый дорожный плащ, заляпанный грязью долгого путешествия. Тем не менее костюм пришедшего свидетельствовал о самом утонченном вкусе и самых талантливых портных; незнакомец носил его с благородной простотой, совершенно не обращая внимания на эксцентричность покроя.

В отличие от Деруледе, он был высокого роста, с прекрасными волосами и несколько сонным выражением добродушных синих глаз. Когда же он говорил, то soupgon иностранного произношения, растянутые «о» и «а» чуткому уху выдавали британца.

На протяжении всего разговора ласковая улыбка не сходила с лица высокого англичанина.

– Совершенно не понимаю, как вам удалось пробраться в Париж, дорогой Блейкни? – спросил хозяин, положив руку на плечо своего гостя. – Правительство, по-моему, еще не забыло о Сапожке Принцессы.

– Хоу, я на всякий случай позаботился и об этом, – отозвался с коротким смешком Блейкни. – Я послал Тенвилю сегодня утром записку с моим автографом.

– Блейкни, да вы с ума сошли!

– О нет, еще не совсем, мой друг. Черт! Видишь ли, дело здесь не только в моей дьявольской храбрости. Я приплыл сюда на «Полуденном сне», дабы тоже поучаствовать в их забаве, поскольку знаю, что ваши маньяки на достигнутом не остановятся.

– Вы называете это забавой? – печально спросил хозяин.

– А как бы вы хотели, чтобы я это называл? Бессмысленной бесчеловечной трагедией, которая для всех вас имеет только один исход – гильотину?

– Но зачем вы приехали?

– Чтобы… О чем я там говорил, мой друг? – с неподражаемой манерной тягучестью подхватил сэр Перси. – Да. Чтобы, пока вы все суете головы в петлю, дать вашему правительству пищу для размышлений.

– Но как вы думаете, почему мы все это делаем?

– Я могу говорить о трех вещах, мой друг… Не откажетесь ли от понюшки табачку? Нет? Ну, как угодно, – с грациозным жестом совершенного денди сэр Перси сдул крошечку с безукоризненных кружевных манжет и спокойно продолжил: – О трех вещах: о заключенной королеве, уже готовой устать от жизни, о темпераменте французов, во всяком случае, некоторых из них, и еще об идиотизме всего человечества в целом. Именно три эти вещи наводят меня на мысль, что толпа горячих республиканцев во главе с вами, мой друг, готова совершить величайшую глупость из всех, какие когда-либо зарождались во взбудораженных умах проклятых французов.

Деруледе улыбнулся:

– А вам, Блейкни, разве не кажется странным то, что вы, сидя сейчас здесь, у меня, даже ничуть не осуждаете всех этих ужасных приготовлений?

– Я уже не сижу, а стою, – усмехнулся Блейкни и, действительно встав, потянулся во весь свой огромный рост, будто пытаясь прогнать ленивую дрему. – Позвольте сообщить вам, мой друг, – моя лига никогда не берется за невыполнимые вещи. А пытаться сейчас вырвать королеву из рук этих ракалий – вещь абсолютно невыполнимая.

– И все-таки мы попробуем.

– Знаю. Я догадался об этом, и потому я здесь.

Потому и послал свой автограф в Комитет общественной безопасности.