Томас Шерри - Ночные откровения

Затем, разумеется, дядя отказался от своей попытки отучить жену от лауданума — зла, к которому он же ее и приохотил. «Не могу больше вынести ее страданий», — сказал он в присутствии миссис Рамзи и горничной. И они поверили ему без малейшего сомнения, хотя это случилось не в первый и не во второй, и даже не в пятый раз.

Вечером того дня за ужином дядя пробормотал: «По крайней мере, она не пристрастилась к кокаину». И Элиссанду, представления не имевшую, что такое кокаин, вдруг бросило в такой холод, что она провела остаток вечера, съежившись перед камином в своей комнате.

Шанс успеха: ничтожно мал. Цена неудачи: невообразима.

Элиссанда поднялась со стула. Из окон гостиной хорошо были видны ворота усадьбы. С того времени, когда она в последний раз выходила за эти ворота, прошли годы. А тетушка не покидала дом, по крайней мере, в два раза дольше.

В ее легких вдруг стало не хватать воздуха, желудку захотелось извергнуть съеденный обед. Чувствуя головокружение и слабость, девушка уцепилась за край оконной рамы, а позади нее леди Кингсли продолжала распространяться о воспитанности и дружелюбии ее гостей, о том, как они замечательно проведут вместе время. Элиссанде даже не придется заботиться о провизии для постояльцев: стоявшая в отдалении от дома кухня в Вудли-мэноре не подверглась набегу крыс.

Элиссанда медленно обернулась. А затем улыбнулась. Улыбнулась той же улыбкой, какой одарила дядю, заявившего, что нет, он не поедет в Южную Африку — и это после того, как она совершенно уверовала в реальность его отъезда, собственными глазами наблюдая многодневные приготовления.

При виде этой улыбки леди Кингсли умолкла.

— Мы будем рады помочь, — певуче произнесла Элиссанда.

Тетушка Рейчел никак не отреагировала на новость: она дремала.

Элиссанда заправила ей за ухо мягкую прядь седеющих волос.

— Все будет хорошо, я обещаю.

Она укрыла больную еще одним шерстяным одеялом — тетя, бледная до синевы, как овсянка на столе бедняка, постоянно мерзла.

— Нам нужно это сделать. Больше такой возможности не представится.

Произнося эти слова, Элиссанда не переставала удивляться невероятно своевременному вторжению крыс в усадьбу леди Кингсли — те словно знали о дате отъезда ее дяди.

— И я его не боюсь.

Правда не самое главное. Гораздо важнее — поверить в собственную смелость.

Опустившись на колени, девушка взяла в ладони хрупкое тетушкино личико.

— Я вытащу вас отсюда, милая. Я вытащу отсюда нас обеих.

Шанс успеха ничтожно мал, но все же он есть. Пока придется довольствоваться и этим.

— Поздравьте меня, — прижалась губами Элиссанда к впалой щеке. — Я выхожу замуж.

— Нам пора жениться, — сказал лорд Вир своему брату.

У леди Кингсли было две кареты, но только одна упряжка лошадей. Поэтому первыми в Хайгейт-корт отправились дамы, оставив джентльменов дожидаться следующего заезда.

— Мы еще слишком молоды, — возразил Фредди.

Господа Конрад и Уэссекс играли в «двадцать одно»[6], Кингсли сидел на чемоданах, читая экземпляр «Иллюстрированных лондонских новостей»[7], а Вир и Фредди неспешно прогуливались вдоль дороги.

— Мне почти тридцать, и я не пользуюсь успехом.

Получать отказы было нетрудно, если предлагать руку и сердце только наиболее популярным дебютанткам сезона, и для пущего эффекта подкреплять признания пуншем, пролитым на платья модных барышень. Вир считал полезным, чтобы его воспринимали как мужчину, желающего остепениться. Эти брачные неудачи придавали продуманному образу большую достоверность: милый, глупый бедолага, не понимающий, что не следует метить слишком высоко.

— Предоставь девушке возможность получше узнать тебя, прежде чем сделать предложение, — посоветовал Фредди. — Не понимаю, как женщина может тебя не полюбить — только дай ей время.

Прошло тринадцать лет, а Фредди разговаривал с ним так, словно ничего не изменилось, и Вир по-прежнему был старшим братом, защищающим младшего от отца. Прилив чувства вины не был для Вира внове. Но он не ожидал, что придется отворачиваться, пряча набежавшие на глаза слезы. Пожалуй, после дела Дугласа хорошо бы взять длительный отпуск — двойная жизнь в постоянном напряжении явно начинает на нем сказываться.

Однако ответ брата предоставил Виру благоприятную возможность кое-что уточнить.

— Так ты полагаешь, мне следует сделать предложение миссис Каналетто? Уж она-то знает меня всю жизнь!

— Нет! — воскликнул Фредди, залившись краской. — То есть, она, конечно же, любит тебя, но только как брата.

— Черт побери… А как насчет тебя? Думаешь, тебя она тоже любит, как брата?

— Меня?.. Хм… ну…

Способность лгать и притворяться, которой Вир обладал в избытке, была абсолютно чужда Фредди. Он совершенно не умел изворачиваться и лицемерить.

— Я точно не знаю, — наконец выдавил он.

— Так почему бы тебе не спросить и не выяснить наверняка? — живо предложил маркиз. — О, придумал — мы оба спросим ее одновременно. А как иначе я могу быть уверен, что она все эти годы тайно не питала большое и нежное чувство ко мне?

Кингсли, устав от газеты, подошел к Виру за сигаретой, освободив тем самым Фредди от необходимости отвечать брату.

Но Вир и без того получил ответ.

Дружелюбие гостий потрясло Элиссанду. Все эти незнакомки были очень рады познакомиться с ней, невероятно признательны за то, что она открыла перед ними двери своего дома, и донельзя довольны тем, что за столь короткое время вновь обрели привычный для себя уютный мирок.

Происшествие с крысами поистине ужаснуло, наперебой признавались девушки Элиссанде. Но они были моложе и не столь памятливы, как леди Кингсли. К тому же, юные оптимистки полагали этот кошмарный случай первым и последним в своей жизни. Мисс Кингсли даже подшучивала над тем, как она визжала и не могла остановиться. Не расскажи позднее сам лорд Вир, она бы и не знала, что ему пришлось шлепнуть ее по щеке, чтобы прекратить истерику. Мисс Бошам тоже припомнила, как она чуть не сомлела, аккурат когда лорд Вир явился им на помощь, как вцепилась в лацканы его пиджака, и маркизу пришлось выносить ее на руках.

Их заливистый радостный смех изумлял Элиссанду. Она никак не могла поверить в реальность этих розовощеких, пышущих здоровьем болтушек, чуждых какого-либо страха или неуверенности. В их головы, похоже, никогда не закрадывалась мысль, что удовольствие влечет за собой расплату, и посему должно скрываться так же тщательно, как и страдание.