Чёрный княжич (СИ) - Бурук Бурк

Кугель вздохнул и обратно за стол уселся. Пошевелил пальцами, будто примериваясь к чему-то.

— Догадался, стало быть.

— Трудно не догадаться, коли в дому зеркало есть, — хмыкнул Никитка, — да и нянькаешься ты со мною не как с посторонним.

Пётр Григорьевич, ещё раз вздохнул, таки сходил к буфету за выпивкой, а выпив, принялся рассказывать.

***

Генрих Кугель был младшим сыном, обременённого долгами и наследниками, фрайхерра Отто. На долю отцовского имущества претендовать он не мог, и потому, по примеру многих, привлечённых новшествами царя Питера, отправился за счастием в дикую Московию. Надобно заметить, что излишним образованием молодой Кугель обременён не был, да и иными талантами похвастать не мог. Оттого и лежал его путь исключительно по воинской стезе. Ну в самом деле, не в скотники же дворянскому отпрыску подаваться.

Характером Генрих обладал прямым, и отважным до глупости, оттого на блистательную карьеру рассчитывать не мог, но и того что было ему хватало вполне.

Во втором Азовском походе, довелось ему под началом князя Темникова служить, Алексея Ивановича. Так он, храбростью своею, и несколько тупоумным небрежением опасностью, несколько раз к себе внимание сиятельное привлекал, и у князя на хорошем счету был. Однако же Фортуна баба непостоянная, вот и не свезло как-то Генриху Оттовичу. Накрыло его разрывом снаряда мортирного, что турки по русским сапам щедро сыпали. И такое уж ранение заработал наследник тевтонов, что о продолжении карьеры речи уж не шло. Так мало того, осколки того снаряда так по мужскому естеству Кугеля прошлись, что о женитьбе и продолжении славного рода, тоже забыть довелось. Так и остался молодой фрайхерр не удел, да ещё и без средств к существованию.

Прям, хоть ложись — помирай. Бедовал себе немец на окраине Петербурга, перебиваясь подачками былых однополчан, и уж всерьёз подумывал в петлю лезть, когда нарочный от Темникова прибыл, с приглашением отобедать вместе.

Ну что тут скажешь? Приглашение это из тех, от которых не отказываются, даже на смертном одре находясь. Вычистил Генрих Оттович последнее, более менее целое платье, на последние медяки коляску нанял, да и отправился в гости. Здраво рассудив, что хоть пожрёть нормально напоследок.

И не прогадал. Стол ему накрыли царский, и приняли ласково. Князь самолично вина наливал, да о жизни расспрашивал. А после как первый голод утолили, Алексей Иванович прислугу отослал, и к разговору тайному приступил.

— Скажи, — говорит, — мне, друже, как ты жисть свою дальнейшую мыслишь?

— А никак не мыслю, — честно ответствовал Кугель, — нет её, дальнейшей жизни-то.

— Ну да, ну да, — покивал князь, — а у меня сложность одна образовалась, — пожалился он вдруг. Вот ежели б ты мне в сём деле помочь сумел, так я бы тебя не оставил. Худо-бедно, но жизнь достойную дворянина обеспечил.

Кугель всем видом выразил заинтересованность, но на всякий случай ещё кусок пулярки в пасть запихнул. Ну, мало ли.

— Девка сенная у меня понесла, — продолжал меж тем Алексей Иванович, — бывает такое с бабами, как не сторожись. Так вот, мне бы её к мужу приставить достойному. Чтоб ни ей, ни дитёнку обиды не чинил.

Вот, некоторые скажут, мол, недостойно дворянина своим именем чужой грех покрывать. А с голоду помирать достойно? А побираться по сослуживцам и, стыдливо отводя глаза, обещать вернуть всё вскорости? А, не мыться по два месяца, оттого что за дрова уплатить нечем, и вонять как распоследний бродяга, это как с дворянской честью сочетается.

Словом, не усмотрел Кугель ничего худого в предложении князя, и даже требование сменить веру на ортодоксальную, его не остановило. Да ему тогда хоть в иудеи, хоть в магометане — всё едино.

Ну, честь по чести, окрестили тогда Кугеля Григорием в православии, да и оженили тут же, на девице Марии Никишкиной. Князь не обманул, и деревенькой на свадьбу отдарился, и мануфактуру пеньковую на Григория Оттовича переписал. Не так чтобы в роскоши купаться, но и медяки считать, более не доводилось. А через три месяца у молодой четы Кугелей прибавление в семействе приключилось — сын родился. Наследник. Петькою назвали.

***

— Мне тогда годков пятнадцать стукнуло, — уже в карете, по дороге к особняку Темниковых продолжал Пётр Григорьевич, — когда меня Игорь нашёл. Братец старший. Батюшка тогда уже от ран помер, Григория Оттовича я имею в виду, и я за старшего мужика в семье остался. Вот и представь, живёшь ты, с хозяйством управляешься, а тут является к тебе эдакий щёголь, и заявляет, что он твой брат, и отныне о тебе заботиться станет и опекать всячески. Я не поверил сразу же, и даже, — Кугель коротко хохотнул, — морду ему попытался набить, да куда там. Силён стервец оказался.

Ну а после ужо матушку расспросил, она-то всю правду мне и поведала. Так что верно ты, Никитка, меня дядькою кличешь. Дядька я тебе и есть. По батюшке.

— А я? — спросил Никита, на шпагу косясь, что Пётр Григорьевич промеж ног пристроил. Ему-то, как не дворянину, сей атрибут, не положен был. Пока не положен.

— Ты-то? — глянул на него Кугель, Да с тобой, племяш, история похожая, в мелочах лишь разница. Призвал меня как-то князь Алексей, уж извини, батюшкой его называть у меня язык не поворачивается. Призвал, значит, и о помощи попросил. Не велел, заметь.

Матушка твоя, Никитка, такоже в сенных девках у княжича Игоря состояла, и понесла такоже. Только она не глупая была, Маруся- то, отцу твоему ничего не сказала — сразу к князю кинулась.

— Почему? — глухо поинтересовался Никита.

— Почему? — задумался Пётр Григорьевич, — Да вот, как бы тебе объяснить. Родитель твой, о той поре, тоже на вроде тебя был, всё мечтал, чтобы мир жил по справедливости да по законам божеским. Это уж потом, жизнь его покрутила да взгляды поменять заставила. Вон одна служба в «Тайной канцелярии» чего стоит. А тогда... Вот чтобы он сделал, узнав о нежданном наследнике. Взял бы, да и женился, сдуру, чтоб всё правильно было, значит. А кому от сей правильности хорошо бы сделалось!? Тебе!? Так жил бы ты, милый друг, с клеймом ублюдка приблудного, и при дворе от тебя всякая пакость чистокровная рожу бы воротила. Матушке твоей!? Так представь, какими словами привечали бы холопку крепостную, в княгини пролезшую. Кто бы ей жизни дал. Себе!? Роду!? Не смеши меня. Нет, может, конечно, ничего такого и не было. Может и возобладал бы у Игоря Алексеевича голос долга и разума над восторженностью юношеской. Только к чему рисковать-то? Вот и не стали. Как я уже говорил, матушка твоя девицею оказалась не глупою, другая бы на её месте юнца плодом чресел его прельщать стала, а она нет. Сразу к князю пошла, так, мол, и так, ваше сиятельство, решайте делать- то теперь чего. Ну, у князя-то дорога налажена, нашёл солдата отставного Фому Малышева, Маруське вольную, мужу её скобяную лавку в Московском посаде да денег на обзаведение хозяйством. Ну а меня приглядеть попросил, чтобы всё по чину было, чтоб значит, обиды какой Маруське и ребёнку её не вышло.

— Так, что ж выходит, — удивился Никитка, — князь Игорь Алексеевич, так и не знает о моём рождении!?

— Так и выходит, — подтвердил Кугель, — подарочек я ему везу, разве что ленточкой повязать забыл, — и он шутливо ткнул отрока в бок.

Только Никита не принял сей шутливой манеры, а продолжал с лицом серьёзным и сосредоточенным, — А почему, в смысле, зачем ты меня у семьи забрал-то, дядя Петя? Я-то думал по княжьему слову, так сделалось, а выходит — нет. Выходит — Темниковы и не знают о моём существовании. Так зачем?

— Зачем? — задумался Пётр Григорьевич, — Вот, веришь ли, Никитка, и сам не знаю зачем. Просто как-то так вышло что мне, одного дня, бытие свое пустым показалось, бессмысленным, как у коровы. Живу бобылём, друзей не имею, цели достойной тоже. Для чего живу — не понятно. Так корова та хоть пользу какую — никакую приносит. А я? Пустое всё. Родичи? Так не я тем родичам не нужен, ни они мне. И тут вдруг о тебе вспомнилось, о таком же, как сам бастарде. А что, думаю, не помочь племяннику-то. Одна кровь, всё-таки. Ну а потом, полюбил я тебя, малец. Может от того что самого себя несмышлёнышем увидал, кто знает.