Чёрный княжич (СИ) - Бурук Бурк

— Спасибо, дядя, — даже прослезился от этих слов Никитка, — я ценю это и чувствую.

— Да, будет тебе, — ворчливо усовестил его Пётр Григорьевич, но сам, однако же, рожу в сторону отвернул, и смаргивать стал часто, — эка невидаль, родную кровь в наследники подтягивать.

— Угу, — согласился малец принимая шутливый тон разговору, — а не жалко ли, такую-то ценность незнамо кому отдавать.

— Жалко Никита Игоревич, — серьёзно заметил Кугель. Вот не поверишь как жалко. Но так, я надеюсь, и ты воспитателя не забудешь, а ставши князем, найдешь, где обогреться сиротинушке.

— Я подумаю, — напустил важности Никитка, — и всё же, Пётр Григорьевич, думаю это плохо князем-то быть. Тяжко очень.

— Это с чего ты так решил? — заинтересовался Кугель.

— Ну как же! Живёшь будто на свету. И всё не для себя, а для кого-то. Даже любви тебе не полагается.

— Это, Никита Игоревич, долг называется, — строго пояснил воспитатель, — просто долг. А любовь она для чёрного люду придумана, тех, кто долгом не обременён.

Май 1749

Крестить княжича Дмитрия порешили в светлый день воскресения, да не в надомной часовне, а поехать в храм, что в селе Весёлом расположен был. Оно хоть и без особого размаху, но всё же праздник и развлечение. Ольга проснулась ещё затемно и Дашку крикнула, чтобы собраться помогала, а девки-то и нет. Вот что за напасть, никогда так не было, чтоб Дашка от дел своих отлынивала, а тут — на тебе, да ещё и в такой день. Ольга халат накинула и в коридор сунулась, чтоб лентяйку отыскать значит, и попенять ей за нерадение. Только ни в коридоре, ни в своей комнатке девки не обнаружилось. Начиная злиться, Темникова распахнула дверь в общую залу, и нате! Будто на шесть месяцев назад вернулась.

Дверь напротив, та, что на половину княжича вела, и куда Ольге ходу не было, отворилась тихонько. И оттуда Дашка выскользнула. В одной рубахе исподней, встрёпанная, с красными от недосыпу глазами, и блудливой улыбкой на довольной мордахе.

Замерли обе. Ольга, в тщетных попытках сообразить, что бы сие значить могло, а Дашка просто глаза, в ужасе, распахнула, и рот раззявленный ладошкой прикрыла, чтоб не заорать с перепугу. Стоят, друг на дружку таращатся. Сцену сию, водевилей достойную, Лука прервал.

Дверь по шире распахнулась и наружу Варнак шагнул, також расхристанный сонный и с рожею недовольною, а Ольга и не знала-то что он уж из поездки своей возвернулся. Шагнул, картину немую обозрел, хмыкнул насмешливо, а после княжне поклон учтивый отвесил, Дашку по задку хлопнул, да и отправился по делам своим. Хлопок тот собственнический, будто бы механизму какую провернул: — враз движение в мир вернулось.

Первою Дашка опомнилась. В пол, стыдливо потупилась, ушами заалела, — Осуждаете, Ольга Николаевна? — спросила несмело.

— Нет! — чуть ли не выкрикнула Ольга, — Ни в коей мере! Только, Даша, — он же старый. Ему уж, почитай лет сорок будет, а то и поболее.

— Пф, — фыркнула Дашка, — эка печаль что старый. Зато он аки скала замшелая, под которой и от непогоды укрыться можно, и дом к ней прислонить, и воды из родника напиться.

— Эка ты пиитствуешь, — с усмешкой восхитилась княжна, — не замечала за тобой такого ранее.

— Так, ранее, я и счастлива не была-то, — смутилась девка, — а теперича, смотрю на образину его страшную, а в душе всё ликованием заходится, как во храме божием.

Утреннюю их идиллию, прервали самым бесцеремонным образом: — дверь в покои Александра Игоревича резко распахнулась, сильно припечатав Дашку сзади, и миру явилась недовольная физиономия Лизки.

— Вы што тут за консилиум устроили? — с ходу возмутилась рыжая, — Почто горло дерёте с рання? А ну как княжича Дмитрия разбудите!? Сначала эта, — обвиняюще ткнула пальцем в Дашку, — вопила всю ночь, аки кошка мартовская, а теперь ещё и вы, Ольга Николаевна, сие непотребство поддерживаете.

Она недовольно поджала губы и убрела проверять, как там её драгоценный княжонок ночь провёл, сухи ли у него пелёнки, и не отлынивает ли Липка от своих обязанностей.

— Строга! — округлив глаза в притворном ужасе, заметила княжна. И обе женщины одновременно прыснули смехом, зажимая рты руками, чтобы и впрямь весь дом не перебудить.

Так что собиралась в поездку Ольга в настроении приподнятом и слегка игривом. Поместье, проснулось, загудело в преддверии события знаменательного. Глаша на кухне, как бы ни с вечера ещё окопалась, пообещав расстараться к празднику. Дворня носилась, псинами наскипидаренными, сразу за всё хватаясь и ничего толком не делая, а Пашка Востряков, сошедшись с доном Чапой в любви к вину гишпанскому, в погребе засели, тщательнейшим образом напитки к столу выбирая. Да так увлеклись, что его сиятельству лично пришлось извлекать их оттудова. Гишпанца, по внимательном осмотре, Темников сразу же спать отправил, а Павла Ильича самолично на задний двор выволок и в бочку с водой дождевой макать принялся.

Ну да, господь милостив — собрались всё же. Правда и тут без казусов не обошлось. Лизка тому виною.

Рыжая на двор выперлась в платье своём мужском, в кафтане да камзоле. Волосья короткие даже в косицу увязать не додумалась, так и стоит растрёпою, треуголку в руках тиская.

— Тебя ж, в церковь не пустят, в таком — то виде, — попеняла ей Ольга.

— А и пусть, — легкомысленно отмахнулась девка, — я на крылечке постою, подожду.

А сама замерла, голову задрав, рассветному солнышку улыбается, а волосы ветерком треплет.

— Лизка! — окликнул её раздражённый Темников, — Что замерла как статуй неоконченный? Ехать пора!

— Ага, сейчас я, — встрепенулась рыжая и в дом зачем-то умчалась.

— Гр-р, — коротко и ёмко высказался княжич, а после продолжил матерно.

Впрочем, девка отсутствовала недолго, из дверей выметнулась и на кобылу свою полезла. А у самой пальцы киноварью алой испачканы, в крови будто. Ольгу аж передёрнуло от такого сравнения.

— Х... Художница! — выразил своё отношение к происходящему Александр Игоревич и рукой махнул, трогаем мол.

Церковь в Весёлом, на крутом холме расположилась, а понизу, у начала дороги, общинные амбары в ряд выстроились. Княжич приотстал слегка, пьяненькому Вострякову мозги вправляя. Тот, вишь, кручу такую, увидавши наотрез вверх карабкаться отказался. Словом они приотстали, а Ольга с девками вперёд прошла. Тут у Дашки, дурищи, камешек в башмачок попал, она было к Лизке сунулась Димку спящего передать, да куда там: — рыжая всё в своих эмпиреях летает, и что говорят ей не слышит. Ольга Николаевна тогда сына сама забрала и, раздражённо зашагала вперёд.

И пяти шагов, наверное, сделать не успела, как вдруг Лука заорал. Страшно, громко, на разрыв связок. Княжна голову вскинула, а на неё с холма церковного, воз мешками груженный несётся. И так ясно всё видится, и мешковина потёртая, и колёса полосой железной обитые, и воронье племя Варначьим ором из-под куполов поднятое.

Увидала она всё это, а испугаться уже не успела. Сильные руки ухватили её за плечи и, перекинув через ногу, отшвырнули в сторону. Уже падая, увидала Ольга как Лизка, отбросившая её, то ли в ногах, то ли в полах кафтана запуталась, и сама отскочить не успела. Зацепило рыжую возом-то, самым краешком, уголочком. Зацепило, да и на стенку амбарную отбросило, но не сильно видать, девка на ногах даже устояла.

Ольга Николаевна, как упала, так и вскочила на ноги, будто рессорой каретной подброшенная. Первый взгляд, конечно, сыну что в руках удержала. А он и не проснулся даже, сопит, слюни по щеке пускает. Потом уже на рыжую глянула.

А та стоит к стене, прислонясь, мордаха белая, так что веснушки на ней огненными брызгами видятся. Потом улыбнулась, неловко как-то, виновато.

«Прости, — говорит, — барышня, дуру неуклюжую. Случайно я запнулась».

Сказала, и красным изо рта плюхнула.

Октябрь 1744

Дождливая осень в этом году выдалась. Как в сентябре лить с небес начало, так и не прекращало. Нет, прям не сплошным потоком, но мелкая холодная морось опадала на землю без устали.