Евгения Марлитт - Двенадцать апостолов

«Стрекоза» их своего темного угла прислушивалась к этим непонятным словам и находила их безбожными.

«Ведь всем со школьной скамьи известно, что было двенадцать апостолов, – подумала она, – и что они в Царствии Небесном; о каком же еще апостоле он говорит? Ведь чудес на свете больше не бывает»…

Сусанна мудро хранила эти размышления про себя, но от волнения и возмущения сильно терла углом передника заржавленный церковный ключ; потом она горько раскаялась в этом необдуманном поступке, так как поплатилась за него разорванным передником.

Магдалина не сводила взора с молодого человека, пока он глубоким, прочувствованным голосом говорил эти слова; на его высоком лбу лежал отпечаток покоя и только легкое дрожание губ и трепет тонких ноздрей говорили о его волнении.

Магдалина, которая не могла понять скрытый смысл слов Вернера, объяснила себе его горящий взгляд, а также трепет его ноздрей и губ насмешкой над нею. Да, он смеется, издевается – вот разгадка его слов; он нарочно говорит иносказательно, чтобы не дать ей возможности отвечать ему, чтобы наказать ее за ее первые быстрые возражения.

Южная горячая кровь девушки вскипела, она гневно отвернулась от Вернера и, сбросив резким движением запутавшийся в волосах листок, промолвила:

– Ваш апостол, кажется, очень пристрастен при расточении своих милостей. Он проходит мимо нашего монастыря, не замечая его, а между тем тут особенно был бы дорог каждый светлый луч, который хоть немного осветил бы жизнь этих несчастных, обездоленных душ.

На этот раз действительно по губам Вернера пробежало нечто вроде хитрой улыбки.

– Правда? Он до сих пор проходил мимо, не заходя сюда? – спросил он как-то многозначительно. – Но поверьте, что я от всего сердца желаю, чтобы он поскорее заглянул к вам.

При этих словах он заглянул в самое лицо девушки.

Магдалина порывисто вскочила с подоконника, причем одна из ее длинных кос запуталась за оконный переплет.

– Будьте осторожны! – сказал Вернер, освобождая запутанные волосы.

Яркая краска залила лицо Магдалины, она бросила гневный взгляд на молодого человека и стремительно скрылась за дверью.

– Ради Бога не обижайтесь, господин Вернер, на Линочку, – заговорила «Стрекоза». – Она не любит никаких намеков насчет своих волос или вообще относительно своей наружности. Она знает, что с детства была некрасивым цыганенком и прекрасно сознает, что ворона не может превратиться в белую голубку. Соседи не могут забыть золотистые кудри ее матери и часто упрекают Линочку, что она совсем другой породы; вот она и не выносит своих черных как смоль волос. Она, верно, испугалась своей косы, неожиданно упавшей ей на плечи. Ведь она никогда не смотрится в зеркало; да, правда, у нас и нет его во всем доме. И на что оно нам? Если, идя в церковь, я криво насажу свой чепец, то Линочка поправит мне его!

Вернер засмеялся и, взяв из рук старушки ключ, направился к выходу. «Стрекоза» проводила его до самой лестницы, все приседая, пока он окончательно не скрылся во мраке темного хода.

Как только он исчез, Магдалина вернулась в комнату. Ее лицо пылало, а глаза гневно блестели. «Стрекоза» боязливо, украдкой поглядывала на нее. Девушка села за оставленную работу, но ее руки, обыкновенно ловкие, теперь не повиновались: наперсток, ножницы, иголка – все падало из рук, пока, наконец, и вся работа не слетела со стола.

– Оставь пока работу, все равно теперь она у тебя не пойдет на лад, – сказала тетка. – Какая ты вспыльчивая, Лина!… Отчего ты так рассердилась? Ведь он ничего дурного тебе не сделал?

– Он издевался надо мною, – сказала девушка, не сдерживая больше своего гнева, причем на ее глазах сверкнули слезы обиды. – Да, он издевался надо мною. О, эти бессердечные богачи! Они, стоя на мешках с золотом, с презрением смотрят с высоты своего величия на остальных, жалких смертных, которые, по их мнению, не достойны их внимания. Но разве оттого, что я трудом своих рук зарабатываю пропитание себе, я хуже того, который родился в золотой колыбели и который с недоумением поглядывает на свои холеные руки, думая, что они созданы только для того, чтобы дополнять и украшать его благородное тело? Разве угасающий взгляд умирающего богача смотрит в иное небо, чем умирающего нищего? Я могу преклоняться пред величием духа, могу почитать добродетель, могу благоговеть перед талантом, но никогда не буду поклоняться золотому тельцу, который грубо попирает ногой все, что – не золото, и безжалостно касается самых больных струн сердца бедняка. О, я буду всю жизнь всеми силами защищаться от такого насилия; я покажу им, что они не имеют права издеваться надо мною.

После такого взрыва негодования Магдалина умолкла.

«Стрекоза», ничего не понявшая из этого потока пламенных слов племянницы, пропустила их мимо ушей, да и не для нее они и говорились. Она снова принялась за свой чулок и воспользовалась минутным молчанием девушки, чтобы сказать:

– Линочка, это всегда бывает, если с таким важным господином, как господин Вернер, говорят так резко. Ты должна была бы только вежливо присесть перед ним и не отвечать ему… так было в мое время, и никто никогда себе ничего не позволил со мною.

– Тетя! – воскликнула девушка вне себя, – если вы меня хоть немного любите, то обещайте мне никогда ничего подобного не говорить. Вы не знаете, как глубоко обижаете меня подобными словами. Я отвечала этому человеку, как должна была отвечать, и не позволила ничего лишнего, чем могла бы вызвать его неуважение. Что ему нужно в нашей убогой лачуге? Разве другие господа заходили сюда сами за ключом? Он нарочно воспользовался эти предлогом, чтобы зайти посмотреть на нашу бедность и потом описать ее. Достаточно взглянуть на его лицо, чтобы понять его! Эти люди – из мрамора и льда, чувства других им непонятны, чужие скорби пролетают мимо, не касаясь их. Вероятно его тетка, советница Бауер, в молодости была такой же!

– Быть может ты и права; я в этом ничего не понимаю, – согласилась «Стрекоза». – А все-таки как он красив и как добр к старику Якову!… Тот не знает, как и благодарить его за чудную квартиру. Да кстати я пообещала старику, что мы с тобою сегодня вечерком придем к ним; он непременно хочет показать нам свое новое жилище.

Магдалина ничего не ответила. Она вложила тетрадь Лебсрехта опять в толстую книгу, как прежде. Две слезы скатились из глаз девушки на пожелтевшие страницы книги, в которой была погребена тайна некогда разбитого сердца.

Дом Вернера находился на главной, лучшей улице городка. Некогда он был тоже монастырем, но, сделавшись частным владением, был капитально перестроен. Флигель, выходивший на фасад, был снесен и на его месте возвышался красивый каменный дом. Окна нижнего этажа были защищены железными решетками, которые свидетельствовали о том, что за ними хранятся капиталы и драгоценности, и внушали известное уважение. Обширный двор – остаток бывшего монастырского сада – был обнесен высокой каменной стеной; в этой стене сохранились каменные изваяния святых, над которыми шумели вековые липы.