Евгения Марлитт - Двенадцать апостолов

В этот день стемнело очень рано. Все небо заволокло, и грозные, черные тучи повисли над городом. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Затихшие, словно вымершие улицы были полны ароматом цветов из соседних садов.

Пробило девять часов, когда «Стрекоза» в сопровождении своей племянницы подошла к дому Вернера, чтобы навестить Якова и его жену. Тяжелые ворота были не совсем плотно закрыты; через эту щель пробивалась полоса яркого света со двора; робкая старушка не решалась открыть ворота и войти в эту ярко освещенную, роскошную обстановку. Магдалина спокойно открыла ворота и направилась через большой двор к входу в дом. Тетка боязливо прошмыгнула вслед за нею. Освещенные окна в первом этаже показали им дорогу в квартиру Якова. Не спущенные занавески позволяли видеть внутренность комнаты. В эту минуту старик осторожно заводил старинные стенные часы, а жена при свете яркой лампы сидела с вязанием в руках. На столе лежала открытая Библия, которую видимо только что читал Яков.

Гости были радостно встречены хозяевами, хотя их упрекнули за поздний приход. Старик шутил над Линочкой, уверяя, что она как привидение, выходит только по ночам и не переносит дневного света. На это Магдалина возразила, что тетка еще больше, чем она, боится света, так как ни за что не решалась войти в освещенный двор.

– Сегодня у нас особенно ярко освещено, у господ напротив чаепитие и угощение, – при этих словах на его губах играла слегка насмешливая улыбка, – советница три дня до того пекла торты и крендели, жарила каплунов, мыла, чистила и колотила ковры.

– У каждого свои слабости и радости, – шутливо сказала жена Якова: – один любит чистить и мыть, а другой не против выпить кружку пива. Молчи уж, мы знаем твою слабость, – и с этими словами она поставила каменную кружку с пенящимся пивом пред мужем, ласково похлопывая его по плечу.

Эти старые супруги отлично жили между собою. Затем она достала из углового шкафчика три разрисованные чашки, блестящую сахарницу и тарелку с булками; вскоре не замедлил явиться ярко вычищенный, блестящий медный кофейник с вкусным, горячим кофе.

Пока шли все эти приготовления, Яков оживленно разговаривал со «Стрекозой». Магдалина села на скамеечку, неподалеку от кресла старика, и, подперев голову рукой, не сводила взора с ярко освещенных, открытых настежь окон второго этажа, находившихся напротив комнаты Якова.

Что видела в них молодая девушка? Не принес ли ей легкий ветерок, ворвавшийся в открытое окно, воспоминаний о далеком родном крае? Далеко – далеко скользит лодочка по голубым водам; ветерок вздувает ее белые паруса, а, может быть, вьющиеся растения на противоположной стене напомнили ей родительский дом там, на далеком юге? Весь залитый ярким солнцем выглядывает он из зелени; вот открывается низкая дверка, и на пороге появляется молодая женщина с золотыми кудрями и ясными синими глазами. Там, напротив, на стене, ярко освещенный ослепительным светом хрустальной люстры, висит портрет масляными красками, изображающий в натуральную величину мальчика. Какой горделивый, красивый вид у этого ребенка с блестящими синими глазами, красивым лбом и белокурыми кудрями! Глаза с портрета смотрят так пристально, так властно, что и родина, и родительский дом исчезают под силой этого взгляда.

В комнату врываются звуки рояля. Вот у одного из окон показалась женская фигура. Это – белокурая Антония, внучка советницы. Она вся в белом; красивые, ослепительной белизны плечи утопают в облаках легкого газа и кружев, на голове венок из роз. Вслед за нею в нише окна появился и Вернер. Свет люстры ярко осветил его черты; те же черты, что у мальчика на портрете. Только года превратили худощавого ребенка в статного мужчину с гордой осанкой. Он взял руку девушки в свои как бы прося ее о чем-то. Она, видимо, противилась его просьбам, но вот он взял ее под-руку, она, смеясь, последовала за ним, обмахиваясь веером, а он, склонив к ней голову, стал нашептывать ей что-то на ухо.

Магдалина неподвижно следила за этой сценой и стиснула зубы как бы от сильной боли. Вот молодая девушка напротив подошла к роялю; несколько аккордов – и раздался сильный, довольно резкий голос, который без всякого выражения исполнил прекрасную, задушевную мелодию.

«Как она плохо поет! – подумала Магдалина, – ее голос так же жидок и бесцветен, как и ее волосы».

Пение прекратилось, двор огласился взрывом рукоплесканий.

Яков ласково погладил Магдалину по голове:

– Что Линочка? Не правда ли, наши колокола лучше поют? Когда они откроют свой рот, так каждый поймет их, а из этого пения никто ничего не понял…

Но его жена и «Стрекоза» не разделили его мнения, они нашли пение превосходным и не могли налюбоваться этой особой в противоположном окне; они даже восхищались ее смешными гримасами, когда она закатывала глаза и вертела головой. Они даже сравнивали ее с ангелом.

Она снова подошла к окну, у которого во время ее пения неподвижно стоял Вернер, кокетливо положила свою руку на его и поднесла большой букет к его лицу, желая, чтобы он вдохнул аромат его цветов. Обе старушки пришли в полный восторг от этих кокетливых приемов и объявили, что надо иметь каменное сердце, чтобы сейчас же не влюбиться в нее.

– Ах, оставьте, пожалуйста! – сказал Яков, и снова ироническая улыбка скользнула по его лицу, – вас, верно, тоже восхищает, когда наши старухи кричат во все горло в церкви. Вы думаете, что в ней все качества, потому что она одета в белом платье и поет? А я вам говорю, что она ни на волос не лучше старой советницы – такая же гордая. А теперь она знает, чего добивается; это она не спроста так ласкается и прикидывается такой милой. Она – бедна, как церковная крыса, а ей очень хотелось бы стать богатой. Но господин Вернер не так прост: он отлично понимает, чего от него хотят, чего добиваются! – Старик понюхал щепотку табака, которую во время своей речи держал между пальцами, и продолжал: – не думайте, что мой барин женится на ком-нибудь из здешних девушек, я это знаю. Сегодня под вечер я зашел, чтобы подмести в его комнате, где он рисует… как он ее называет, забыл…

– Ателье, – подсказала Магдалина, не поворачивая к нему лица.

– Да, да так… И вот на столе я увидел большую картину, только еще не раскрашенную красками. Я не мог рассмотреть лицо, так как не решался подойти близко, но все-таки разобрал, что это была женщина с белым платочком на голове, с таким платочком, как носила твоя мать, Линочка, в Италии. Но в эту минуту в комнату вошел Вернер; он рассмеялся, когда увидел мою вытянутую шею. Он быстро закрыл картину и сказал мне: «Слушай, Яков, теперь ты не должен еще видеть это, скажу тебе по секрету: та, которая нарисована здесь, будет со временем, моей женой!». Ведь он шесть лет прожил в Италии, а там, говорят, удивительные красавицы.