Елена Арсеньева - Сердечко мое (Анна Монс)

Неведомо, сколь далеко зашел бы Петр в пьяном буйстве, да вдруг нежданно-негаданно сбылось одно из проклятий несчастной Евдокии.

Умер Лефорт.

В середине февраля 1696 года отпраздновали новоселье в его новом дворце, а 23-го у Франца Яковлевича приключилась горячка. Болел он недолго: скончался уже 2 марта, находясь почти в непрерывном бреду. Открылись и кровоточили все старые раны, даже те, которые вроде бы уже и зажили.

Немедленно был послан гонец к царю, который в это время находился в Воронеже. Возвращение заняло у Петра всего лишь шесть дней. Войдя в комнату покойного и взглянув на него, Петр воскликнул:

— На кого я могу теперь положиться? Он один был верен мне!

Анхен, прилежно и в какой-то степени искренне проливавшая слезы, жестоко обиделась. А она? Разве она не хранит нерушимую верность Петру Алексеевичу? Ну, конечно, она порою встречалась по старой памяти с Лефортом, но разве это могло считаться изменой? Право, за такие несправедливые слова Петр заслуживает того, чтобы она ему и впрямь изменила! Тем паче что он почему-то вновь увлекся государственными делами — выдумал какой-то очередной Азовский поход и более не заговаривает о браке!

После похорон Лефорта, столь пышных, что они сделали бы честь какому-нибудь иноземному курфюрсту, Петр снова вернулся в Воронеж. И хотя Анхен продолжала втихомолку лелеять мечты о том, как она отыщет человека, с кем можно было бы наставить рога русскому царю, внешне она вела себя как самая верная и преданная супруга. Ее письма изобиловали изъявлениями любви и желания как можно чаще получать от Петра весточки:

«Дай, государь, милостиво ведати о твоем государском многолетном здравии, чтобы мне, бедной, о твоем великом здравии всем сердцем обрадоваться!» Она хлопотала по просьбе Петра, который вовсе даже не скупился на послания «сердечку моему», достать несколько скляниц лечебной мази «цедреоли» и сетовала на то, что посылка будет идти долго: «Жаль, что у меня, убогой, крыльев нет, а если бы у меня были крылья, я бы тебе, милостивому государю, сама принесла цедреоль!» Заодно с двадцатью скляницами мази. Петру были посланы четыре цитрона и четыре апельсина, «чтобы государь кушал на здоровье». Однако нежнейшие заботы Анхен, которые трогали Петра до глубины души и возбуждали его любовь, перемежались в письмах «бедной» и «убогой» с весьма деловыми вопросами! Она была особа трезвомыслящая и судила здраво. Конечно, мечтать о троне совсем даже не вредно, однако мало ли что может случиться! Надобно и соломки подстелить на случай, если Петр вдруг да охладеет к ней. Надобно покрепче набить закрома!

«Благочестивый великий государь, царь Петр Алексеевич! — строчил секретарь под диктовку деловитой Анхен. — Многолетно здравствуй! Пожалуйста, не прогневайся, что об делах докучаю милости твоей. О чем, государь, я милости у тебя просила, и ты, государь, позволил приказать выписать из дворцовых сел волость мне; и человек твой, по твоему государеву указу, выписав, послал к тебе, государю, через почту; и о том твоего государева указа никак не учинено. Умилостивися, государь, царь Петр Алексеевич, для своего многолетнего здравия и для многолетнего здравия царевича Алексея Петровича, свой государев милостивый указ учини…» Для вящей убедительности Анхен собственноручно приписала: «Я прошу, мой милостивый государь и отец, не презри мою нижайшую просьбу, ради бога, пожалуй меня, твою покорную рабу до смерти. A.M.».

Все эти причитания и заклинания были не более как дань эпистолярной манере того времени и приличиям: и без того Петр с великой охотой исполнял все просьбы Анхен .и осыпал ее подарками. Поскольку ей не давал покоя подарок, полученный в свое время сыном Лефорта, Петр подарил и ей свой портрет. Однако бриллиантов в оправе оказалось «всего» на тысячу рублей, а не на полторы (Анхен моментально отнесла портрет к ювелиру и потребовала оценить бриллианты), и прекрасная дама затаила новую обиду на своего венценосного любовника… И тут же выпросила у него несколько имений с разными угодьями и ежегодный пенсион, а также для нее был построен в Немецкой слободе новый дом, сущий дворец!

Пользуясь своим влиянием на царя, Анхен бралась устраивать у него самые разные протекции, а в оплату того, что замолвит перед государем словечко, принимала (правда, не в собственные руки, а через мать) немалые взятки в виде драгоценностей. Она вмешивалась даже в дела внешней торговли!

Вернулся из похода Петр — и все увидели, что разлука с «Монсихой» (иначе ее не называли в народе!) ему впрок не пошла. Первое, что он сделал в январе нового, 1700 года, это приказал вывесить на всех воротах Москвы строгие объявления: всем мало-мальски зажиточным людям предписывалось зимою ходить в венгерских кафтанах или шубах, летом же в немецком платье; мало того — отныне ни одна русская девица не смела явиться перед царем на публичных праздниках в русском платье…

«Батюшки-светы! — восклицали люди. — Вовсе онеметился!»

В этом видели прямое — и пагубное! — влияние «Монсихи». А ей было все мало. Анхен желала влиять на царя как можно сильнее. Ее прихотливый, в самом деле ловкий, быстрый, цепкий ум томился от скуки. Страшно хотелось измыслить какую-нибудь новую авантюру — вроде той, которую они некогда блистательно провернули с Алексашкой — ах нет, с Александром Даниловичем Меншиковым! — или потом — с незабвенным Лефортом… В конце концов Анхен не в шутку заинтересовалась политикой. В доме у нее часто бывали иностранные дипломаты: каждый спешил оказать внимание фаворитке государя. И вот в 1702 году на Кукуе появился новый, только что прибывший в Россию посланник саксонского курфюрста и короля польского Августа господин Кенигсек.

При виде его у Анхен затрепетало сердце: именно так в ее представлении должен выглядеть настоящий мужчина! Ни грана грубости — одно изящество, обходительность, галантность, а каков внешне! Тихий голос, мягкий взор, чудные манеры, одежда выше всех похвал, приятная полнота, выразительные глаза… Как ей надоели мужчины, которые все подряд выглядели и выражались, как пьяные мушкетеры! И царя меж ними можно отличить только по росту!

Великаны ей тоже надоели. А Кенигсек был ростом невелик…

Анхен моментально забыла о том, что хотела выспросить у Кенигсека про польско-саксонскую политику, и стала отчаянно с ним кокетничать. Какое-то время посол крепился, однако счел, что в интересах своего короля было бы очень не вредно соблазнить фаворитку русского государя. Конечно, действовать надобно весьма осторожно, чтобы тайное не стало явным. Однако это вполне возможно. Никому и в голову не придет, что Анхен способна на измену. Она, как жена Цезаря, была вне подозрений!