Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок

Все это было мило и замечательно; можно было сидеть прямо на траве и слушать прекрасную музыку, которую играл находящийся тут же оркестр, и наблюдать за важно прогуливающейся по газонам молодежью.

Общество еще не собралось, и народ попроще, покончив с ранним обедом, стремился провести несколько приятных часов всего за пять пенсов, взимавшихся в виде пошлины при входе.

В парке можно было много чего увидеть, чем заняться. Игры с деревянными шарами на траве, прекрасная тетка Салли, кегельбан и две карусели, обезьяны, актрисы и танцующие медведи; женщина настолько толстая, что трое мужчин не смогли бы ее обнять, и мужчина настолько тощий, что мог бы надеть женский браслет на шею и женскую подвязку на талию.

Здесь были забавные маленькие карлики с раскрашенными лицами и галантными манерами, и великан, пришедший, как говорили, пешком из России.

А еще был большой аттракцион механических игрушек; достаточно было опустить в маленькую прорезь на коробке один пенни, чтобы кукла начала танцевать и пиликать на скрипке. Был и целый волшебный завод, где также за одну скромную монету вереница сморщенных крошечных фигурок, одетых в подобие лохмотьев, маршировала унылой процессией по ступеням лестницы в некий замечательный домик, для того чтобы в следующее мгновение появиться из другой двери этого домика молодыми, веселыми и танцующими, в роскошных одеждах; после чего, сделав еще несколько шагов, они окончательно скрывались из глаз.

Но самым замечательным, собравшим наибольшее количество зевак и монет, было миниатюрное представление событий, развивающихся в настоящий момент во Франции.

И вы никак не могли вмешаться и были уверены в том, что происходящее – совершенная правда, так убедительно было все сделано. Задник игрушечной сцены представлял собой дома на фоне неестественно багрового неба. «Слишком красное», – говорили некоторые, но тут же бывали пристыжены голосом разума, утверждающего, что это всего лишь закат. На этом фоне стояло несколько маленьких фигурок величиной с ладонь, с деревянными личиками, ручками и ножками, эдакие великолепно сделанные куколки, одетые преимущественно в изодранные юбки и бриджи, а также в сюртучки и деревянные туфельки. Они толпились группками, с руками, опущенными вдоль тела. В центре этой небольшой сцены на подвижной платформе были установлены миниатюрные столбы с длинной гладкой доской с правой стороны у их подножья. Все было выкрашено в ярко-красный цвет. На другом конце доски находилась маленькая корзиночка, а между столбов в верхней части – миниатюрный нож, бегающий вниз и вверх по желобкам и приводимый в движение посредством колесика и шкива. Наиболее посвященные утверждали, что это модель гильотины.

Глазейте и наслаждайтесь сколько хотите! Стоило бросить пенни в прорезь, находящуюся под деревянной стеной, как фигурки начинали двигать маленькими ручками и ножками, затем одна из них поднималась на движущуюся платформу и ложилась на красную доску у основания деревянных столбов. После чего фигурка в алом блестящем костюме поднимала руку для того, чтобы коснуться колесика, крошечный нож катился вниз на бледную кукольную шейку – и голова откатывалась в корзинку, находящуюся за доской.

Затем громко трещали колеса, жужжал внутренний механизм, все фигурки замирали с опущенными руками, пока обезглавленная куколка скатывалась с доски, пропадая из виду, чтобы приготовиться, конечно же, вновь участвовать в этой ужасной пантомиме.

Было страшно до дрожи; дыхание настоящего безмолвного ужаса царило в палатке, где помещалось механическое диво. Сама палатка стояла в отдалении от входа, и от оркестра, и от шумных каруселей; вокруг нее был натянут черный навес, на котором огромными красными буквами было написано: «Пожалуйста, пожертвуйте медяк ради голодающих бедняков Парижа!»

Время от времени под навесом можно было увидеть даму в серой пикейной юбке с хорошеньким в серо-черную полоску панье, прогуливающуюся и периодически исчезающую в дверце за пологом. Она возвращалась, неся в руках вышитый ридикюль, и, держа его открытым, медленно обходила толпу, монотонно повторяя «Ради голодающей бедноты Парижа, будьте так любезны, смилуйтесь»

У нее были темные глаза, несколько узкие и раскосые, что придавало лицу порой не очень приятное выражение. Но все же глаза были хороши, и, когда она проходила по кругу, прося милостыню, большинство мужчин опускали руку в карманы бриджей и роняли монетку в ее вышитый ридикюль.

Она произносила слово «Париж», забавно перекатывая «р», а слово «смилуйтесь» у нее состояло из одной длинной ноты, из чего можно было заключить, что она француженка, собирающая милостыню для своих нуждающихся сестер. Через определенные интервалы дня механическая игрушка откатывалась назад, серая дама вставала на платформу и пела чудные песенки, слов которых никто не мог разобрать.

– «Jl était une bergère, et ron et ron petit pataplon…[3]» Все это оставляло ощущение грусти и подавленности в умах и чувствах добропорядочных ричмондских парней, пришедших со своими возлюбленными и женами поразвлечься среди забавных чудес, и поэтому все стремились выйти из наводящей тоску палатки к солнечному свету, к яркому и шумному празднику.

– Клянусь, она очень меня растрогала, – сказала хорошенькая миссис Полли, конторщица из «Колокола», харчевни, расположенной ниже по течению реки. – Но тем не менее я должна сказать, что вовсе не понимаю, почему англичане должны отдавать свои трудовые денежки этим убийцам за Каналом. Голод, я считаю, не делает из убийцы святого, если он продолжает убивать, – добавила она с непоколебимой логикой нелогичности. – Пойдем посмотрим лучше что-нибудь веселое.

С этими словами она направилась в более приветливые места площадки, неотступно сопровождаемая краснолицым, немного похожим на барана, молодым человеком, явно ее неизменным ухажером.

Время приближалось к трем, и общество начало съезжаться. Лорд Энтони Дьюхерст был уже здесь и щекотал подбородки всем хорошеньким девушкам, щедро одаряя более красивых. Дамы все прибывали и прибывали.

Женщины, одетые попроще, то и дело вздрагивали при виде богато расшитых платьев и новых «шарлотт», перевитых бархатом и украшенных легкими перьями марабу.

Повсюду слышался громкий оживленный разговор. То тут, то там, перекрывая общий гул, раздавалась французская речь. Французов можно было легко распознать даже на расстоянии, поскольку одежда их имела грустный и скорбный вид и была менее богата, чем у англичан их круга. Среди них встречались важные дамы и господа, зачастую даже герцоги и графини, оказавшиеся в Англии из-за опасения быть убитыми этими дьяволами в своей собственной стране. Как раз сейчас Ричмонд был полон ими, поскольку в роскошном доме сэра Перси и леди Блейкни их приветствовали не менее радостно, чем во дворце.