Барбара Картленд - Прекрасная монашка

Наступила непродолжительная пауза, и, прежде чем герцог успел вымолвить хоть слово в ответ, девушка вновь заговорила:

— Никогда бы не подумала, что люди могут быть такими непреклонными и жестокими. Сначала кардинал, затем святые отцы, сообщившие его распоряжение в таких выражениях, что заставили меня буквально возненавидеть их, а сейчас…теперь… вы! Когда я увидела вас впервые, не могла и подумать, что вы окажетесь таким.

— А чего вы, собственно говоря, ожидали от меня, мадемуазель? — спросил герцог, удивляясь тому, что он все еще сохраняет спокойствие.

— Вы мне показались таким сильным, как… ну, как человек, способный отомстить за любую несправедливость, который… как бы это поточнее сказать… который всегда защищает слабых. И еще мне показалось, когда я рассматривала вас, что вы очень красивы.

И тут совершенно неожиданно герцог расхохотался.

Это несчастное дитя, дрожащее от страха и умоляющее его о милости, накрепко вцепившееся в его руку с самого начала их совместного путешествия, естественно, вызывало в нем жалость, но ситуация казалось ему забавной.

Он смеялся, но чувствовал, что ее пальцы все крепче сжимают его руку, как будто она в отчаянии цепляется за нее, как за последнюю надежду.

Герцог вспомнил свое первое впечатление об этой девушке, когда она поднялась с пола кареты, стоявшие в ее глазах слезы, ее прекрасные волосы в свете фонаря, а вместе с мыслями о девушке ему вспомнилась последняя встреча с кардиналом де Роганом.

Принц был в Опере и сидел в ложе напротив той, которую занимал герцог. Величественность фигуры кардинала, одного из самых могущественных людей Франции, выгодно подчеркивало его одеяние. Но его фривольные речи, морщинки вокруг плутовских глаз, все свидетельствовало о разгульном образе жизни, не чувствовалось и следа святости.

В тот вечер принц де Роган был окружен несколькими привлекательными женщинами, еще тогда герцог вспомнил, что кто-то рассказывал ему, как о широко известном факте, что любовница кардинала разъезжает с ним повсюду под видом аббатисы. Герцогу кардинал де Роган не понравился. Было в его облике что-то порочное, от чего приличных людей должно коробить, даже если на нем и была мантия.

Но без малейшего сомнения, этот человек обладал огромным влиянием, с которым приходилось всем считаться, а тут еще Аме против принца Людовика де Рогана эта девчонка без имени, которая решилась потягаться с ним.

Герцог усмехнулся. Создавшаяся ситуация показалась ему комической. Он выглянул в окошко кареты. Они подъезжали к Шантильи. Вдали показались первые домики городской окраины, стали слышны удары лошадиных копыт о булыжники, которыми были вымощены улицы городка.

Если герцог и собирался принимать какое-либо решение, это следовало делать немедленно.

— Пожалуйста, помогите мне, прошу вас, возьмите меня с собой! Только вы можете спасти меня, — снова взмолилась Аме, ее лицо было обращено к нему, губы дрожали.

Карета поехала медленнее. Прямо перед ними показался постоялый двор. В десятках окон ярко горели огни, а из двери поспешил навстречу хозяин, чтобы приветствовать знатных гостей.

И в это мгновение герцог принял окончательное решение.

— Хорошо, — коротко бросил он, — я беру вас с собой.

Герцог заканчивал свой завтрак в отдельной комнате гостиницы при почтовом дворе в Шантильи, находясь в самом лучшем расположении духа.

Сама гостиница не отличалась изысканностью, но блюда здесь готовили отменные. Герцог начал свою трапезу с омлета, он был необыкновенно вкусным, а поданные затем отбивные приготовлены из молодого, только что забитого ягненка. К блюдам были поданы вина из местных погребов.

Герцог позавтракал с большим аппетитом. Он не принадлежал к тому типу аристократов, которые едва притрагиваются к пище или вообще не завтракают. Излишества присутствовали в его жизни — их, надо сказать, было не так уж и мало, но существовали твердые правила, которые неукоснительно соблюдались.

Одному из них он всегда следовал: находясь в Англии, он уделял много времени физическим упражнениям и сохранил отменное здоровье, многие из его сверстников, которые не могли этим похвастаться, прозвали его «железным».

Возможно, поэтому же он сохранил и свою мужскую силу, что делало его чрезвычайно привлекательным для женщин. Немало было пролито слез в ночь накануне отъезда герцога из Англии, но в характере этого человека была одна черта: он никогда не сожалел о тех очаровательных подругах, которых покидал.

Герцог поставил бокал на стол. Наступило время трогаться в путь, он был очень озабочен тем, чтобы как можно скорее добраться до Парижа и немедленно взяться за выполнение порученного ему задания, он отодвинул стул и встал из-за стола. В дверь раздался стук.

— Войдите, — отрывисто бросил герцог.

Дверь медленно открылась, и, пока его светлость решал, кто же может входить к нему так неуверенно, из-за двери показалось лицо, и веселый голос воскликнул:

— Так вы один, монсеньор! Это просто замечательно! Мне очень хотелось, чтобы первым на меня взглянули вы и убедились, что все сделано правильно.

Произнося эти слова, Аме вошла в гостиную и закрыла за собой дверь. Герцог бросил на нее взгляд и сразу понял, что не ошибся прошлой ночью, когда посчитал ее красавицей. Если она показалась ему очень привлекательной ночью в карете, а потом в гостинице, когда он поспешно вел ее, завернувшуюся в темный плащ, вверх по лестнице, стремясь поскорее скрыть девушку от любопытных глаз тех, кто видел, как они приехали, то теперь, в лучах солнца, пробивавшихся сквозь забранное частым переплетом окно, она, без сомнения, предстала перед герцогом в своей подлинной красоте.

Когда он впервые увидел ее в карете при свете фонаря, его поразила красота ее волос: они были огненно-рыжего цвета. Некоторые художники очень удачно сумели передать этот цвет на своих бессмертных полотнах.

Глаза были голубыми — такими светлыми и прозрачными, каким бывает летом небо над Англией. Темные ресницы обрамляли огромные глаза, крошечный прямой носик как бы терялся между ними на этом милом лице.

Губы были полными и сильно изогнутыми, отчего улыбка казалась очень нежной, немного застенчивой и очень радостной.

Аме была невысокого роста: она едва доставала герцогу до плеча, но фигура ее была вполне зрелой, так что любой, увидевший эту девушку, понимал, что перед ним уже не ребенок.

И вот теперь, когда она стояла перед его светлостью, устремив на него взгляд, с полуоткрытыми губами и ждала его мнения, тот наконец понял, что должен что-то сказать.

Когда герцог видел ее прошлой ночью, волосы у девушки свободно ниспадали на плечи, поверх прямой, грубовато сшитой белой рясы послушницы был надет темный плащ. Сейчас лицо Аме было полностью открыто, а волосы собраны в пучок на затылке. На шею девушка повязала кружевной шарф, а вместо рясы на ней была одежда пажа из черного бархата: расклешенный камзол, украшенный серебряными пуговицами, и облегающие фигуру панталоны из черного шелка, схваченные у колен блестящими пряжками, которые удивительно гармонировали с такими же пряжками, какими были застегнуты ее лакированные туфли.