Розалинда Лейкер - Серебряное прикосновение

Как-то раз она сидела в своем потайном уголке и рисовала дворового кота, его забавную вечно сонную мордочку. Кот слонялся по двору позади кухни. Его полосатая шерстка в лучах заходящего солнца была как бы золотистого цвета, который трудно передать с помощью карандашей и красок на бумаге, и Эстер полностью сосредоточилась и погрузилась в работу.

В тот вечер было жарко, и она, будучи уверенной в том, что ее никто не увидит, слегка ослабила шнуровку корсета, подняла юбку, обнажив колени (так ей было удобнее сидеть) и сняла с головы белый чепец, который надевала каждый день, выходя на работу.

Что-то заставило ее отвлечься от рисунка и поднять голову. Что именно, она так и не поняла. Возможно, в тот вечер в раскаленном солнцем воздухе витали особые флюиды, устанавливающие незаметное глазу притяжение между мужчиной и женщиной…

Перед Эстер стоял высокий, стройный, широкоплечий юноша. Длинные светлые волосы его были перехвачены сзади черной лентой. Он, как зачарованный, не мигая, смотрел на Эстер. Она, в свою очередь, была настолько изумлена его неожиданным появлением, что в течение нескольких секунд молча и пристально рассматривала его симпатичное лицо с тонким аристократическим носом, изящным, как у женщины, подбородком и резко очерченным ртом.

Юноша был одет в изрядно поношенный костюм и стоптанные башмаки. Такую одежду обычно носят бедные подмастерья или рабочие. Эстер подумала, что ему, должно быть, не больше девятнадцати. Особенно ее поразили глаза молодого человека. Они были ярко-голубыми, как воды Темзы в солнечный день, и взгляд этих глаз поражал своей глубиной и грустной задумчивостью.

Эстер не заметила, как рисунок соскользнул с ее коленей. Только когда его деревянная рамка громко стукнулась о булыжники, которыми был вымощен двор, она словно очнулась и резко поднялась со ступеней, одним рывком поправив корсет и одернув юбку. Юноша встрепенулся от неожиданности.

— Вы кто? Что вам здесь надо? Для гостей есть парадный вход.

Голос Эстер звучал напряженно и несколько громче, чем обычно.

— Я зашел во двор с улицы. Хотел сократить путь, — мягко ответил незнакомец. — Мой хозяин прислал меня к мистеру Нидему забрать его цепочку для часов. Он сказал, что ее нужно починить. Так что не думайте, что я незваный гость. Может, мне стоит воспользоваться парадной?

— Нет, подождите, — твердо ответила Эстер, — я скажу Джеку, что вы пришли.

И она побежала вверх по лестнице к задней дверце кухни.

— Постойте, леди! — позвал он ее, поднимаясь на одну ступеньку.

— Да? — обернулась Эстер.

Серьезное выражение лица юноши вдруг уступило место обаятельной белозубой улыбке.

— Я даже не спросил вашего имени, а вы не знаете моего, — сказал он.

— Меня зовут Эстер Нидем.

— Вы дочь хозяина?

— Нет, я его сводная сестра. А вы?

Почему-то он улыбнулся еще шире, и Эстер поняла вдруг, что этот юноша, должно быть, очень хороший, добрый и воспитанный человек, совершенно лишенный жестокости и вульгарности.

— Я Джон Бэйтмен.

Эстер глубоко вздохнула. Она неожиданно почувствовала, что узкий корсет сдавливает ей грудь и затрудняет дыхание. Джон Бэйтмен. Имя прозвучало для нее как музыка, как звон драгоценного хрустального бокала. Эстер подумала, что Джон сказал свое имя для того, чтобы она его запомнила, а вовсе не для того, чтобы сообщить Джеку о посетителе. Сердце ее куда-то провалилось, перед глазами все поплыло. Такого она еще никогда не испытывала в своей жизни, к тому же обстоятельства их случайной встречи были довольно необычными.

Из его слов Эстер поняла, что Джон скорее всего ученик ювелира. Хиткок часто посещали разного рода подмастерья, причем они имели обыкновение собираться в маленькой пивной вместе с кучерами, прислугой и тому подобной публикой. Все их вечеринки заканчивались пьяной потасовкой, и Джек выкидывал всю компанию на улицу. Но Джон Бэйтмен был совершенно не похож на этих неотесанных грубиянов.

Натягивая на голову свой белый чепец и заправляя под него волосы, Эстер размышляла о том, что Джон наверняка никогда не принимает участия в таких вечеринках с разным сбродом. Она разгладила фартук, убедилась, что в одежде ее все в порядке, и вошла в таверну. Джека нигде не было видно.

— А где же дядя? — спросила она Марту, занятую бухгалтерскими подсчетами в конторе.

— Вышел, — кратко ответила та, не отрываясь от толстого гроссбуха и царапая что-то карандашом на чистом листе. Марта считала недостойным пускаться в какие-либо объяснения перед Эстер.

— Там пришел посыльный от ювелира за его цепочкой для часов.

— Понятия не имею, где может быть Джек. Хотя я слышала, что он действительно назначил эту встречу.

Марта окунула перо в чернильницу.

— В любом случае, я сейчас слишком занята, чтобы искать эту цепочку, так что можешь сказать посыльному, что завтра сама принесешь ее в мастерскую мистера Харвуда.

Марта так и не подняла глаз на Эстер, поэтому не заметила искру радости, мелькнувшую в ее взгляде.

— Хорошо, я скажу ему.

Спускаясь вниз, Эстер пританцовывала на ходу от счастья. Только что у нее появилась удачная возможность вновь встретиться с Джоном Бэйтменом, продолжить это необычное знакомство. И уж она постарается завтра вручить цепочку лично ему. Эстер не раз сталкивалась с мистером Харвудом и была уверена, что и работать, и общаться с ним очень трудно.

Выскочив во двор, залитый солнечным светом, она вдруг остановилась как вкопанная. Джон внимательно рассматривал ее рисунок, держа его на вытянутой руке.

— Это мое! — воскликнула Эстер и ринулась вниз по лестнице, словно хотела с боем вырвать у Джона свой рисунок. Тот внимательно посмотрел на нее. Глаза его сузились, в них появилось загадочное выражение.

— Вы очень талантливы, — сказал Джон, — это замечательная работа! Я полагаю, рисовать вы учились сами?

Эстер, едва оправившись от шока, поняла наконец смысл сказанных им слов, и затрепетала от радости. Ему понравился ее рисунок! Это было похоже на благословение Господне. Словно живительный бальзам пролился на душу Эстер, смывая все ее сомнения и страхи, которые она испытывала при мысли о том, что другие могут осмеять ее искусство. Несмотря на то, что покойная мать Эстер всегда хвалила ее рисунки, все же это воспринималось как неотъемлемая часть материнской любви.

— Да, меня никто не учил, — наконец ответила Эстер, — мне всегда нравилось рисовать эскизы, но в последнее время совершенно некогда.

— Ах, как жаль! — покачал головой Джон и с неохотой вернул Эстер ее рисунок.