Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

Вася решил, что мастером станет хорошим, выбьется в люди, не будет жить в нужде. Его крупные пальцы на удивление ловко работали с глиной. Из трех учеников мастер хвалил чаще всего Ваську. Упертый, сдержанный, умный паренек был гончару по нраву. Звали его сызмальства Вороном, как и чернявого отца, но парню нравилось. Ворон птица крупная, мудрая, сильная. Ничего против этого прозвища Василий не имел.

К пятнадцати годам он сам – а кто ж еще? – присмотрел себе невесту. Ладная, большеглазая Анна своими озорными взглядами и серебристым смехом давно влекла его: «Вот такая жена мне и нужна». Анна ни минуты сидела без дела, слыла девкой работящей и скромной.

Гончар и Василий пришли сватать Анну. Родители и невеста были согласны, от добра добра не ищут. В пятнадцать лет Василий был уже взрослым, рассудительным мужиком, откладывал деньги на свадьбу. Добрый гончар, зная, что парень сирота, ни матери, ни отца, давал ему лучшие заказы, помогал словом и делом.

За пару недель до свадьбы Анна куда-то пропала. Родители сказали обеспокоенному жениху, что она в сильной горячке. Васю не пускали в дом.

К свадьбе хвороба прошла. Побледневшая, осунувшаяся, она все равно была хороша. Но болезнь не прошла просто так, Анна растеряла где-то свое веселье и озорство. Молодой муж так рад был ночью сжимать ее податливое тело, что старался этого не замечать.

Его тревожили иные мысли: Василий мечтал уехать подальше, к Камень-горам, в привольные земли, еще только обживаемые русским человеком. Болезнь Нюры помешала отправиться в дорогу сразу после свадьбы. Долго она провалялась в горячке, потом выяснилось: ждет ребенка.

Вася был очень рад: не прошло и года после венчания, а появится на свет дитя, которое продолжит род Вороновых. Дочка, болезненная, горластая, выпила много крови матери и отцу. Не чуял в себе любви отцовской Василий, только недоумение: откуда такая кикимора взялась?

С большими тратами и маетой переехали под Соль Камскую, вслед за старшей появились двое сыновей, на радость родителям, крепкие, здоровые. А вторую дочку, появившуюся аккурат под Рождество, Василий решил назвать Анной в честь ненаглядной жены.

Старшая Василиса нянчила братьев и сестру. Отец видел, как она старается, помогает, порой пересиливал себя, гладил ее по жидким волосенкам, сажал на колени. Чувство справедливости в нем проросло глубоко с самых малых лет. Ребенок не виноват в том, что для родителей он стал олицетворением невзгод.

Василий стал тем мастером гончарного дела, каким видел себя в мечтах: его горшки, кувшины, чашки, миски продавались бойко, выручка росла. Дом – полная чаша, жена – красавица, исправно рожающая детей. Даже младший болезненный Федя и тот стал не наказанием, а счастьем для родителей – хороший парень вышел. Младшей дочери Василий отдал самую пылкую свою любовь. Сам не знал он, почему с самого ее рождения умилялся милой девчушкой. А когда она стала подрастать, от отца не отлипала, ходила за ним хвостиком, внимательно слушая каждое сказанное им слово.

У Василия был такой взгляд на жизнь: считал он, что Бог всем дает по заслугам. Грешишь, ведешь неправедную жизнь – накажет, отнимет детей, покалечит, лишит радостей жизненных. А если живешь по уму и сердцу, соблюдаешь все заповеди, делаешь добро людям – наградит хорошей семьей, здоровьем, мастерством.

Знал мужик, что отец Михаил и другие попы с ним бы не сошлись. Того и гляди объявили его рассуждения ересью, непотребством. Библия да проповеди учили, что воздается человеку на том свете. Он о мыслях своих никому особо не говорил, про себя пестовал.

И все у Василия получалось, сходилось с этим раскладом. Сам он не грешил, даже ни разу жене своей не изменил, хотя – Бог видел – искус имелся, и серьезный. Был Вася помоложе – ох вертели перед ним бабы хвостом – не так много было видных мужиков в Еловой:

– Мужа сегодня не будет. Зайди, помочь надо… Я в долгу не останусь.

Особенно Маланья старалась, подмигивала и улыбалась зазывно, ее-то мужик все какой-то вареный, видно, пчелами искусанный. Но Вася терпел, посмотрит-полюбуется на изгибы, через любой сарафан выпирающие, – и к жене домой.

Только один грех мог бы Бог в вину Василию поставить – чревоугодничал он, любил поесть сладко. Стряпала Анна хорошо, не то, что некоторые бабы, за уши не оттащишь от ее запеченного порося. Но надеялся мужик, что это можно простить истовому христианину.

Хитрый, умный, пытающийся разбираться и в тех делах, до которых ему не должно быть никакого дела – как царь правит, куда Россия-матушка катится, – он был наивен, как дитя, в делах житейских, домашних. И обмана не терпел ни от кого, сам был честен и открыт.

Аксинья и ее шашни с кузнецом впервые ударили по Василию. Он заботился о дочке, холил ее, все прихоти исполнял! Она, мерзавка, подвела его, врала, нарушила волю отцовскую, заставила перед Акимом виниться, шею гнуть. А этого Василий ох как не любил!

Аксинье, любимой крохе, он обиду простил, а Григорию не смог. Казалось ему, что этот черный, суровый кузнец сбил с пути его маленькую дочку, ввел в грех. «Родичем теперь стал он, – уговаривал себя Василий. – Надо принять, простить». Но сколько ни виделся с Григорием, так и ощущал в душе черный гнев. Зятя-басурманина винил он и в том, что дочка не может родить ребенка.

После расстроившейся свадьбы Микитки и Аксиньи дела пошли хуже. Ерофеев отомстил – нашел другого гончара. Василию пришлось ходить по лавочникам, ловить ухмылки, соглашаться с невыгодной ценой. Всю жизнь Ворон копил деньгу на старость, и он, чувствуя подкравшуюся осень, проводил в мастерской все меньше времени. Видел он уже, как Федя все возьмет на себя. Но нет! Не суждено было.

Месяц, который унес жизнь любимого сына, лишил зятя, разрушил жизнь дочери… Этот месяц стал для Василия тем рубежом, который разделил жизнь на две части: когда верил он в высшую справедливость, чувствовал, что все на свете устроено правильно и ладно, и вторую, когда ощутил он предательство и Божье, и людское.

Дочь его оказалась прелюбодейкой, изменницей. Неспроста Гришка с топором на Строганова налетел, застав кобеля с простоволосой, взъерошенной Аксиньей, – Василий своими глазами видел.

Долго он молчал, не одну неделю. И сына уж похоронили, а он все думал. И решил