Марион: история ведьмы (СИ) - Крыж Эллин

— Спокойной ночи, Марион Ведьма.

Он поклонился и пропал в темноте так внезапно, что Марион усомнилась, кто из них двоих большее дитя ночи. Она или он. Вздохнув, она поднялась по скрипучей деревянной лесенке к себе, на третий этаж. Рене спал, сидя за столом, уронив голову на руки. Марион осторожно, стараясь не разбудить, перенесла мальчика в постель. Он пошевелился:

— Мама. Ты уже пришла совсем?

— Да, мой дорогой, спи.

Она поцеловала его в лоб и погладила рассыпавшиеся по подушке темные кудри. Сама тоже легла и, протянув руку к столу, погасила свечу. Где-то на улице залаяла собака. Часы на колокольне Сен-Поль пробили три часа ночи. Марион почему-то вспомнилось лицо наглого студента, и она мысленно с сожалением отметила, что и этот, такой бравый парень, сбежал, как заяц, едва услышав, кто она такая. Она привыкла к неблагодарности и суеверному страху окружающих и сама не знала, чего же ей собственно жаль.

"Мне просто стыдно за него, что он оказался трусом, как все", — сказала себе Марион и твердо решила заснуть и выбросить из головы этого мальчишку. "Только какие же у него глаза?.. Светлые? Нет, кажется, карие. Не разберешь в темноте. Да ну его!"

Ее раздражало, что он вмешивается в ее мысли, мешая заснуть. А еще больше то, что она никогда уже не узнает, какие там у него были глаза: голубые, черные, серые…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они были серые, с яркими точками и лучиками. Его глаза. Марион убедилась в этом немедленно, на следующее утро. Потому что, когда она открыла окно и выглянула во двор, он стоял внизу и, задрав голову, смотрел вверх. Помахал ей рукой:

— Доброе утро, красавица. Какой номер твоей двери?

— Девятый! — сердито ответила она, с треском захлопывая окно, так что задребезжали стекла и проснулся Рене.

Сидя на кровати, он с удивлением наблюдал, как мать присев на полу, возле камина нервным движением стучит по кремню, пытаясь разжечь огонь. Наконец, после нескольких попыток ей удалось поджечь трут, а от него дрова в камине. Она почти швырнула туда чайник так, что он едва не соскочил с крючка. Вода расплескалась и зашипела, попав на пылающие дрова.

— Мама, что случилось? — удивленно воскликнул Рене, не понимая состояния матери. Тут раздался стук в дверь. Марион схватилась за голову:

— О, наказание Господне! Рене, открой.

Мальчик послушно соскользнул с кровати и босиком в одной ночной сорочке зашлепал к двери. На пороге стоял незнакомый мужчина. Не только Рене, но и Марион с интересом рассматривала его при свете дня.

— Привет, малыш, — сказал Огюстен, обращаясь к мальчику, а не к хозяйке комнаты.

— Здравствуйте, месье.

— Вижу, мама научила тебя хорошим манерам, — усмехнулся он, без церемоний швыряя шляпу на табурет и укладывая сверху плащ. — О, ты уже поставила чай, дорогая. Благодарю, — мягким голосом сказал он, томно посмотрев на Марион застывшую посреди комнаты. — Ну что ты, дорогая, вижу не рада мне?

— Прекратите ломать комедию.

— Мама, кто это?

Марион тяжело вздохнула:

— Бандит…

Откинув голову, Огюстен громко расхохотался.

— Что ж, на завтрак, по крайней мере, я могу рассчитывать. По твоей милости я мог подохнуть от холода у твоей двери этой ночью.

— С сожалением вижу, что этого не произошло, — отвечала Марион, плотнее кутаясь в вязанную шаль. Рене воспользовался случаем, чтобы одеться и теперь был готов к обязанностям защитника своей матери.

— Что вам угодно, месье? — серьезным тоном осведомился он.

— Пока только выпить чего-нибудь горячего, а там посмотрим.

— Вы не в трактире, — сурово напомнила Марион.

— Жаль, иначе непременно заказал бы себе целого жаренного барашка. Я голоден, как последний хищник на этой улице.

— Сожалею, — ответила хозяйка голосом, от которого веяло могильным холодом. Даже Рене удивился:

— Мама, ну чего ты такая злая?

— Вот и я это же самое хочу знать, — живо подхватил Огюстен, почувствовав союзника. — Тебя как зовут, малыш?

— Рене Шарантон. А вас, месье?

— Огюстен. Будем знакомы. — Он пожал руку Рене очарованному той бесподобной наглостью с какой парижанин проник в их дом, нарушив привычное однообразие.

Накинув покрывало на постель, Огюстен уселся на краю кровати, поближе к столу, поскольку табуреток в комнате было всего две. Марион уже не имела сил возражать и молча заваривала чай. Налив три больших кружки, поставила их на стол и подала на тарелке булку с маслом. Рядом поставила мед. Подумав, со вздохом смирения достала с каминной полки бутылочку коньяку. Глаза гостя сверкнули, но Марион тут же охладила его пыл.

— Одну ложку. В чай. А то простудитесь, — строго сказала она, присаживаясь к столу. — А после завтрака уберетесь к себе домой, месье. Вы где живете?

— У черта на рогах, в Пасси, — отозвался студент. — Это как раз на другом конце города.

Посмотрев на Марион, он улыбнулся:

— Так что этой ночью я всё равно бы, при всем желании, не попал домой. Можете не винить себя.

— Ну знаете… Это уже слишком! Хоть бы подумали, в какое положение вы ставите меня.

Огюстен беззаботно повел рукой с бутербродом:

— А что, твоим соседям это на пользу. Раньше ты была ведьмой с безупречной репутацией, а теперь стала как все. Так что они меньше будут к тебе цепляться. Я хочу тебе помочь, только и всего.

Марион яростно впилась зубами в край булки с медом, считая за лучшее промолчать.

Огюстен разглядывал комнату, пил чай и, задумавшись о чем-то своем, перестал болтать без остановки. Марион заметила, что у него как бы два лица, вернее, только два возможных настроения на лице. Либо он улыбается и тогда кажется веселым, либо, в спокойном состоянии, или когда он погружен в размышления, улыбка исчезает и лицо сразу становится грустным. Вне зависимости от того, о чем именно он думает. Выражения каменного покоя ему просто было не дано. Всё что не веселье — то грусть, по крайней мере на лице.

— Ты куда-нибудь уходишь днем? — спросил он. У неё не оставалось уже терпения на такие осторожные мысли как: "Он наверняка хочет обокрасть квартиру, если спрашивает буду ли я дома". Она просто ответила: "Да ухожу, причём скоро".

— Проводить тебя?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вам это не по дороге.

— Не волнуйся, мне куда угодно сейчас "по дороге". Я свободен как ветер.

— Ладно.

Они уже покончили с завтраком и Марион убирала посуду.

— Ждите меня на улице. Я оденусь и сейчас сойду вниз.

На удивление он не стал возражать, а поблагодарил, взял шляпу, плащ и ушел. Марион нарочно собиралась медленно, надеясь, что когда она выйдет, его уже не будет. Но, когда выйдя в переулок, она действительно не увидела Огюстена, то почувствовала такое жестокое разочарование, что даже не пыталась его скрыть. С досады она топнула ногой и чуть не расплакалась, как глупая девчонка. Кто-то тронул ее за плечо.

— Да здесь я, просто ужасно хотелось видеть, сильно ли ты расстроишься.

— Ни капельки я не расстроилась! — заявила Марион, кусая губы расползавшиеся в неудержимой улыбке.

Вот негодяй, он всё-таки поймал ее врасплох. И ничего не говорил, пока они шли к набережной. Этой победы ему пока было достаточно. Марион сама заговорила с ним. Чувствуя, что дальнейшее молчание невыносимо, и она выглядит как невеста только что прибывшая из монастыря, ведьма, сделав над собой усилие, завела светскую беседу.

— Не будет ли нескромностью спросить, чем месье зарабатывает себе на жизнь? Как я поняла, с университетом вы уже распрощались.

— Не совсем. Я прикончил его, это правда. Хотя скорее — он меня. Сейчас по-прежнему много времени провожу в студенческом поселке, зарабатываю тем, что пишу молодым адвокатам речи, иногда на латыни, это стоит дороже на три экю, а филологам продаю сочинения на любые темы. Могу подготовить желающих поступить в Сорбонну, написать трактат по философии или истории. Ради Бога, лишь бы платили. Но этого всё равно с трудом хватает на жизнь.