Призраки долины папоротников (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Итак, осталось только дождаться момента...

В тот же день, пробегая, словно механический дрозд, по заведенному кругу от камбуза к кают-компании и обратно, она заметила, как матросы забавлялись издевательством над вторым из деревенских парней. Его звали Гаррисон. Они загнали его на фор-топсель, чтобы перенести паруса с одного борта на другой (из-за слабого, часто меняющегося противного ветра шхуне приходилось много лавировать), но бедняга был так испуган, открывшейся ему высотой – как никак он висел в восьмидесяти футах над палубой на тонких, колеблющихся снастях – что едва мог дышать, не то чтобы двигаться, выполняя команду.

Матросы снизу кричали ему, осыпая градом ругательств, велели спускаться, но тот висел там, словно паук, распростертый в своей паутине, и не мог двинуть ни ногой, ни рукой...

– Бесчеловечно! – не сдержалась Кэтрин от комментария. – Он ведь ни разу не ходил в море, тем более не лазал по вантам. Вы нарочно над ним издеваетесь!

– Учим, – поправил Бонс с неизменной ухмылкой. – Мы его учим. Что, хочешь тоже попробовать?

Кэтрин не отвела взгляд, твердо глядя в насмешливые глаза, словно полные осколками битых стекол, а потом, когда Бонс отвернулся, глянув на несчастного Гаррисона, поспешила уйти, воротившись к делам.

Только часа через три Гаррисон все же спустился на палубу и тогда же, обрадовавшись желанию капитана выкурить трубку в компании рулевого, это был его неизменный дневной ритуал, Кэтрин решилась таки улизнуть в ванну. Это был ее шанс.

Помещение было донельзя крохотным, так что и развернуться можно было с трудом, но все же не чета гальюну простых матросов, коим ей с трудом удавалось воспользоваться без десятка направленных на себя глаз.

А здесь она впервые осталась одна... Кэтрин поспешно скинула куртку и стянула рубашку и, ослабив повязку, вдохнула всей грудью, казалось, как никогда в жизни. Она едва успела обтереться тряпицей, как услышала окрик:

– Эй, ты, сухопутный крысеныш, куда запропастился, разрази меня гром?!

Она замерла, поспешно натягивая рубашку и стараясь почти не дышать, но Флэтчер, как будто учуяв сам запах страха, исходивший от ее тела, вдруг дернул дверную ручку с той стороны.

– Только не заставляй меня думать, что ты, гальюнный червяк, решил справить нужду в моем нужнике! – пригрозил он таким скверным тоном, что у Кэтрин задрожали поджилки.

Собрав в кулак всю свою смелость, она, отодвинув щеколду, выскочила за дверь и сразу же сообщила:

– Я только хотел там убраться, вот и тряпка, глядите. Вы, верно, решите принять ванну, сэр! Я так подумал...

Флэтчер сграбастал ее за грудки, вскинул в воздух и пришпилил к стенке каюты, словно какого-то мотылька. Вместо иглы он пронзал ее взглядом, подозрительным, полным злобы и неприятия.

– Не дури меня, мерзкий крысеныш! Я ведь вижу, когда меня водят за нос. Думаешь, умный нашелся? Знаешь, что я делаю с такими, как ты? – Он разжал пальцы и потянулся к боцманской дудке, та всегда лежала у него под рукой. Как будто нарочно передвигалась в его направлении, как домашний питомец – за любимым хозяином...

Кэтрин, получив на секунду свободу, ринулась было к дверям, но мужчина сшиб ее, со всей силы огрев по ногам. Полетев к стенке каюты, она задохнулась, когда тело Флэтчера придавило ее, словно грот-мачта блоху.

– Я тебе сейчас покажу, как гадить не в своем нужнике, червь! – цедил он, пытаясь удержать ее руки. И вдруг замер – Кэтрин поняла почему: она некрепко затянула повязку, и та сбилась в процессе драки – Флэтчер почувствовал то, чего у парня в принципе быть не могло: мягкую женскую грудь. И на мгновение оцепенел...

Но лишь на мгновение, так как злобная кровожадность сменилась вдруг в нем сладострастной ухмылкой.

– Баба на корабле, – выдохнул он ей в лицо. – Настоящая баба, да разрази меня гром, недоноски не поверят в такую удачу! – Он пребольно стиснул ей грудь полной ладонью, и Кэт задохнулась от омерзения.

– Отпусти меня, гад!

– Только после того, как увижу, что у тебя между ног, моя цыпочка.

– Грязный мерзавец!

– Еще и горячая. Как же я сразу не догадался?!

Он так распалился предвкушением женского тела, что утратил должную осмотрительность, чем Кэтрин не преминула воспользоваться: извернулась, ударив Флетчера коленом меж ног, и бросилась вон из каюты.

– Эй, ты чего? – закричал кто-то из моряков, увидев ее безумное бегство по палубе и то, как она забралась на фальшборт, хватаясь за ванты.

– Флэтчер опять распустил свою дудку? – предположил кто-то другой.

Тут и сам капитан буквально вывалился наружу и закричал страшным голосом:

– Схватить эту бабу! Убью мерзкую тварь, но сначала ты у меня хорошенько «попляшешь».

Глаза их встретились через все расстояние палубы, и такая злоба полыхала в обоих, что могла разжечь бы пожар, подобно двум кремням, звякнувшим друг о друга.

– Какая баба? – произнес кто-то в недоумении.

Послышались шепотки, возгласы недоверия, и Кэтрин, решив, что лучше умрет, чем позволит Флэтчеру к себе прикоснуться, разжала пальцы и полетела за борт.

Эден Аддингтон обожал прогулки пешком, еще больше – пробежки до колотья в обоих боках, но бегать «юному джентльмену», как величали его в школе для мальчиков, позволительно лишь во время спортивной игры. Да и то умудрившись не растрепать идеальной прически...

У Эдена с этим были проблемы: его волосы, непокорные правилам, как и нрав (в этом он видел влияние старшей сестры), лежать волосок к волоску не желали и подчас странно вздыбливались самым удивительным образом. Строгий директор ни раз и ни два отчитывал «мальчика» за неопрятность...

Впрочем, это самое обращение «мальчик» казалось Эдену оскорбительным – он давно не ребенок! – и потому взбунтоваться хотя бы неопрятной прической было даже приятно. В остальном он был даже покладистым и сносил школу кротко, как сносят любое необходимое зло...

Если бы только не этот отвратительный воротничок!

Он рванул верхнюю пуговицу рубашки и зашагал по дороге счастливее, чем был секундою раньше. Их экипаж с Томасом на облучке успел скрыться в воротах Раглана, а он все шагал и шагал, вдыхая воздух, насыщенный морем, и радуясь, что вернулся домой. Пусть даже на время... Он увидит родителей, Кэтрин и крошку Мари, младшую Аддингтон, а еще будет странно не застать на кухне Альвину... Старая травница умерла прошлой осенью. Эден по ней горевал, как по родной, вот и сейчас сердце сжалось от горького чувства. Кто там теперь управляется вместо нее? Да и может ли быть этот кто-то «вместо нее»? Казалось кощунством даже представить, что святое святых старой служанки отдано в вотчину новому человеку.

Эден в принципе не понимал, как Альвина могла умереть: ведьмы бессмертны, считал он долгие годы... а потом повзрослел, стоя над могилой служанки с заплаканными глазами. Мама тоже по ней убивалась, он слышал, как она сказала отцу: «Не представляю, как мы станем жить без нее. Альвина долгие годы была как бы сердцем Раглана!» И отец молча кивнул: у него, понял Эден, стиснуло горло.

Кэтрин, его любимая Кэтрин, тогда весь день просидела в пещере у моря, и он знал, что она тоже горюет, пусть и стыдится выказать чувства. Слезы казались ей стыдными, как прогулка без панталон, и она их копила в себе, как алчные люди копят богатство, но Эден не был уверен, что такое сомнительное богатство, как невыплеснутые эмоции, может кого-нибудь сделать счастливее. Он надеялся, Кэтрин однажды это поймет и станет счастливой, как всегда и хотела...

В этот момент порыв ветра прошелся над пустошью, как бы пригладил нежной рукой кудри папоротников и непокорные волосы пешехода. Эден вскинул обе руки и закричал, приветствуя эту скромную ласку... Он любил этот замок, эту долину, и целое море взъерошенных папоротников с одной стороны и настоящее море – с другой! В этом месте была вся его жизнь.

– Мастер Эден! – первой встретила его Джейн, мамина камеристка. Обняла, словно сына, и даже, кажется, прослезилась. – Как же я рада вас видеть! Вы изменились. Стали как будто бы краше!