Анастасия Туманова - И нет любви иной…

– Поеду, – коротко буркнул он.

Дашка пожала плечами и ушла. Вернулась через десять минут со своей лисьей шубой.

– Возьми, пригодится. Ехать-то долго по холоду, а Иринка в тяжести.

Сейчас эта шуба лежала в глубине пролётки. С неба ещё гуще падал снег, иногда сквозь обрывки облаков проглядывала мутная луна, и Гришка тревожился всё сильней. В доме Картошек уже не горели огни. Ну как Иринка испугалась и легла спать? Ну как не хочет ехать с ним? Ведь, ежели вспомнить, они за шесть лет и поговорить толком не смогли ни разу…

Со стороны дома донёсся чуть слышный скрип. Гришка замер, прислушался. Тихо. Он подождал немного – и звук повторился: кто-то осторожно прикрывал за собой входную дверь. Одним прыжком Гришка оказался возле высокой, без единой щели калитки. Несколько мгновений, тягучих, мучительных, – и она отворилась.

– Ты почему раздета? – ошеломлённо выговорил Гришка, глядя на бледную Иринку, на которой поверх домашнего платья была всего лишь наброшена шаль с кистями. За юбку матери держалась тщательно укутанная старшая девочка – четырёхлетняя, очень похожая на Иринку, грустноглазая Машенька. Свободной рукой она придерживала за воротник двухлетнего мальчишку, а маленького, годовалого, завёрнутого в пуховое одеяло, Иринка держала на руках.

– Тебе тяжело… Дай. – Гришка бережно принял из её рук ребёнка, прижал к себе. Мальчик заворочался, сонно хныкнул, и у Гришки похолодела спина: сейчас разревётся, и вся семья высыпется из дома… Но ребёнок прижался щекой к холодному Гришкиному кожуху, сладко чмокнул и заснул.

– Скорее, – шёпотом скомандовал Гришка, и они молча побежали через пустую, засыпанную снегом улицу к ожидавшей пролётке.

– Мать честная, сколько вас! – поразился задремавший было извозчик. – И куда с дитями на ночь глядючи?

– Не твоё дело, трогай!

– А червонец?

– За заставой получишь. – Гришка передал Иринке ребёнка, торопливо посажал в пролётку детей, помог влезть Иринке и вскочил сам. – Пошёл!

Извозчик вытянул кнутом застоявшихся лошадей, и пролётка быстро покатилась к заставе.

Всю дорогу Гришка украдкой выглядывал из пролётки – нет ли погони. Но улицы были пусты, лишь в близких к заставе кабаках слышались крики и пьяные песнопения. Дети вскоре заснули. Иринка сидела неподвижная, застывшая, глаза её смутно блестели в темноте, и Гришка видел: она смотрит на него. Он поглядел на детей, убедился, что все трое спят, и лишь тогда протянул руку. Ледяные маленькие пальцы осторожно скользнули в его ладонь.

– Ничего не бойся… Слышишь? Ничего со мной не бойся. Мы уедем далеко-далеко… Хорошо станем жить. Я всегда с тобой буду. Веришь мне? – Он говорил и говорил, стараясь словами заглушить свою тревогу, не дать беспокоиться и ей. А Иринка молча слушала, не вытирая слёз, гладя головку спящего сына и свободной рукой изредка пожимая Гришкины пальцы. Снег, всё усиливаясь, летел в лицо, залеплял ресницы. Потом вдруг прекратился, небо разом очистилось, луна осветила побелевшие холмы, и Гришка увидел, что они уже проехали заставу, что впереди – огни табора, что пролётка стоит. Затем послышался знакомый сердитый голос:

– Гришка, живой там? Сделал, что хотел?

Он выскочил из пролётки. Отец, в том же обрезанном полушубке, но без шапки, стоял рядом с лошадьми, а за его спиной, казалось, толпился, смеялся, скалился и глазел на них весь табор, от детей до стариков. Несколько смущённый таким вниманием, Гришка неловко поздоровался с цыганами, сунул извозчику обещанный червонец и под подбадривающие крики зрителей принялся вынимать из пролётки спящих детей.

– Вон как! Глядите, ромалэ, теперь можно и самому не стараться!

– Один, два… Трое! Ну, бога-атое приданое взял!

– Одна девка? Ну, слава богу, – один раз жениха искать!

Но когда из пролётки в свет высокого костра спустилась, кутаясь в лисью шубу, успевшая вытереть слёзы Иринка, насмешливые возгласы смолкли. Лишь кто-то из молодых восхищённо присвистнул, а толстая старуха с мешком на плечах довольно крякнула:

– Не прогадал, кофарё!

Смущённая Иринка поклонилась Илье. Тот сначала озадаченно молчал, вглядываясь в её лицо, затем протянул:

– Ну, кажется, помню тебя, красавица. И за что моему дурню такое счастье, а?

– Благослови, Илья Григорьич… – опустив глаза, прошептала Иринка и, как была, с ребёнком на руках, встала на колени в снег. Рядом, со спящим двухлетним мальчишкой на плече, опустился Гришка. Глядя на них, бухнулась на колени проснувшаяся Машенька, и цыгане, наблюдавшие за этой сценой, негромко рассмеялись.

– Господь бог с вами… – коротко сказал Илья, за неимением иконы перекрестив их трубкой. Затем поднял с колен Иринку, поцеловал её в лоб. – Будь счастлива, девочка. Полезай вон в телегу, не замёрзнете. Там сена мешок навален, подушки, я ещё тулуп положил. Да детей, детей укрой, путь не близкий! А ты чего стоишь – вставай! – Это уже относилось к Гришке, резво вскочившему на ноги. Илья показал ему на телегу, в которую Иринка укладывала детей.

– С лошадьми управишься? Вам лучше будет в первой же деревне на ночь остановиться. А доберётесь до Смоленска, сразу наших цыган ищите. Спросишь Андрея Калоро, если жив ещё. Если помер – к сыну его пойдёшь. Помогут. Не забудь потом матери отписать.

– Спасибо, дадо.

– На здоровье. – Илья помолчал. – Ты Митро про меня сказал?

– Да. Он тебя на Рогожской у Парфёныча будет ждать.

– Дашке не болтнул чего?

– Нет. Ей-богу, нет! – побожился Гришка и удивился, заметив на миг в глазах отца искорку сожаления. Но на вопросы не было времени, Иринка уже с тревогой выглядывала из телеги, и Илья толкнул сына в плечо.

– Давай иди к ней. С богом!

Они обнялись, Илья перекрестил сына, и Гришка побежал к телеге. Вскоре над спинами гнедых взвился кнут, лошади тронули с места, и телега, покатившись по заснеженной дороге, исчезла в темноте. Илья молча смотрел ей вслед.

– Ох, и лихой ты, морэ! – задумчиво произнёс переминающийся рядом с ноги на ногу Митька. – Такое дело в полдня обтяпать… Другие по три года собираются.

– Угу… Кому не сильно надо, те и собираются. – Илья хлопнул мальчишку по плечу, слегка подтолкнул его в сторону шатра. – Иди спать. Да огонь не упусти, замёрзнешь ещё под утро! Я в город пошёл.

– Тебе не помочь? – привычно спросил Митька. – И куда нелёгкая несёт на ночь глядя?

– Тебе забыл доложиться. Иди.

Хорошо знакомый Илье трактир в переулке близ самой Рогожской заставы всегда был тёмным, грязноватым и полным всякого сброда. «Точно как у Лазаря», – невесело подумал Илья, входя внутрь. Свободное место долго искать не пришлось: этим вечером трактир был почти пустым, без шумных и пьяных компаний, лишь в углу мирно выпивали трое нищих да ближе к буфету парились над дымящимся чаем извозчики. К севшему за стол Илье подбежал сам хозяин – горбатый хромой старичок с розовой плешью, в женском сборчатом фартуке. Илья спросил водки и солёных огурцов, но пить не стал. В трактире было натоплено, он сбросил на лавку рядом с собой полушубок, обеими руками взъерошил волосы, стряхивая с них растаявший снег. Подумав о чём-то, медленно перекрестился. И сидел, не двигаясь, глядя остановившимися глазами на бьющийся в лампе красный огонёк, до тех пор, пока не скрипнула тяжёлая дверь и в кабак не вошёл, недоверчиво осматриваясь, Митро.