Анастасия Туманова - Княжна-цыганка

– Дуры вы дуры, одна чепуха на уме! – хмыкнула Ульяна. – Вы вот что мне лучше скажите – кто ж тогда нашу Динку в Смоленске весной ссильничал? Кто?! Если не Сенька-то? Парень чужой грех покрыл, уж теперь-то ясно… знал, видно, откуда-то про Динку с гаджом… Да и все мы чуяли, что неладно там, только ведь не знали ничего… Но кто-то же ее, бедную, тогда обидел?

– Может, они с Сенькой это нарочно? – неуверенно предположила одна из молодых женщин. – Ну… чтоб цыгане поверили скорей?

– Что – нарочно? Морду Сенька ей разбил нарочно? Всю одежу порвал?! – напустилась на нее Ульяна. – Ты что, не помнишь, какой он Динку тогда на двор ввел? Лоскута живого на девке не было! Битая вся сверху донизу! Плакала – остановиться не могла! Нет, чаялэ, так не притворишься, все правда было!

– Кто-то другой это сделал! – объявила Танька. – Вы слышали, слышали, как она сказала: «Если бы не Сенька, так я б уже в могиле была»? Значит, кто-то с ней это сотворил, и Динка уж руки на себя наложить хотела! Или тот, другой, ее убить пытался, а Сенька не дал!

– Кабы знать – кто… – вздохнула Ульяна. – Вот скажите мне, чего эта дура Динка молчала, а? Уж цыганам могла б сказать, братьям! Они того ирода за сестру убили бы запросто! Нет, девки, не пойму я ничего… Врала она нам, что ли?

– На иконе-то? – укоризненно сказала Брашка. – Как это можно?

– А, ей теперь что… Уедет завтра – и никого нас боле не увидит, чего бояться?

– А Бог на небе? От него тоже уедет?!

– Хватит вам, дурищи, – раздался вдруг из темноты мрачный голос старой Насти, и цыганки смолкли как по команде. – Ей-богу, языками мелют, будто не устали… Динка чистую правду сказала. И про себя, и про этого гаджа, и про Сеньку нашего. Я знаю. И всегда знала. Мне-то поверите или тоже на иконе забожиться?

– Тетя Настя, а… – осторожно, запнувшись, начала Брашка. – А кто Динку в Смоленске тогда… ты тоже знаешь?

– Нет, – отрезала старуха. Краем глаза она видела, как горят из темноты, словно кошачьи, широко открытые глаза Юльки. – Никто не знает. И теперь уж не узнает. Да и ни к чему вам.

– А почему?.. – начала было Ульяна.

Но старая цыганка взглянула на нее так, что у той по спине побежал холодок, и повторить вопрос она не решилась. В молчании цыганки пошли по пустым темным улицам. И никто ни о чем не спросил, когда старая Настя вдруг распорядилась:

– Вы ступайте, девки, а у меня тут в городе еще дело есть. Деду моему скажите, что утром буду, пусть не беспокоится.

После полуночи небо над Керчью неожиданно прояснилось. Тучи разошлись, освободив чистую фиолетовую полосу с тонким, склонившимся над заливом месяцем. В офицерской палате, отгороженная книгой, горела свеча, которая уже совершенно оплыла и вот-вот грозила погаснуть, хотя рыжий Гулько, дремавший на полу у порога, уже несколько раз поднимался и заботливо очищал пальцами тонкий фитилек. На всех койках спали, в углу кто-то скрипел зубами, хрипло ругался во сне. Слабый лучик месяца, проходя сквозь пыльное стекло, тянулся через подоконник к койке полковника Дадешкелиани. Тот спал, спокойно и беззвучно, и лунный свет четко очерчивал в темноте его запрокинутый профиль.

Скрипнула дверь, вошла Дина. По ее походке видно было, как страшно, смертельно она устала. Гулько поднялся ей навстречу.

– Что ты встаешь, сиди! – чуть слышно сказала Дина, подходя к койке Зураба. – Ну, как он, Федор? Как дышит? Жара нет?

– Как есть спит спокойно, Надежда Яковлевна! – заверил Гулько.

– Ничего не просил? Не бредил? Доктора не звали?

– Да вы не беспокойтесь… В лучшем виде спит, оно и слава богу… Чего не спать, когда можно? Трое суток, почитай, в седле-то…

Но Дина все же склонилась над спящим, потрогала его лоб. Облегченно вздохнув, отошла к дальней койке, на которой стонал другой раненый, дала ему попить из чайника, осмотрела повязку и лишь после этого присела на край койки Зураба.

– Вы бы, Надежда Яковлевна, тоже поспали, – озабоченно произнес Гулько. – Какую ночь уж тут с ног сбиваетесь?

– Вторую. Хотя, подожди… Уже третью. Да, ты прав. – Дина слабо улыбнулась. – А знаешь, спать совсем почему-то не хочется.

– Это от восторгу, – уверенно заявил Гулько. – Этакое счастье на голову упадет – так какой уж тут сон…

– Но как же это возможно, как возможно… – медленно выговорила Дина, не сводя глаз с лица спящего Зураба. – Понимаешь, зимой мне рассказали наверное, рассказал верный человек, тоже дроздовец, дворянин… Его уже нет, царство ему небесное… Он сказал, что Зурико был убит в атаке, зарублен красными под…

– Под Бесскорбной, – закончил за нее Гулько. – Верно, так все и было.

– Но как же?..

– Вы ж сами видите, на нем места живого нет! Весь как есть изрублен был, долго не давался нашим-то…

– Вашим?..

– Ну да ж! Я тогда еще при красных воевал, от атамана Каледина к ним попал, полстаницы нашей, вся голота, у них крутились, – не спеша растолковал Гулько и, заметив ужас в глазах Дины, чуть заметно усмехнулся. Помолчав, продолжил: – Слышу, после атаки наши кричат: белого полковника зарубили! Мне интересно стало глянуть, подъезжаю, вижу – а то ж наш поручик Дадешкельяни, у коего я в германскую в денщиках бегал! И ничего не дохлый, а очень даже еще дышит! Хоть и в кровянке сплошь и по всему видать, что кончается! Ну, тут я умную личность себе сделал и гуторю ротному командиру: «Товарищ Антонов, я этого полковника знаю, служил у Каледина при нем, очень важный чин у белых, много чего знает, так что даже и слава богу, что жив еще. Он вам все как есть расскажет – и про дислокации, и про орудия, и про расположения частей…» Вру как сивый мерин, потому что думаю – не зарубили б его до смерти, пленных-то мы тогда никаких не брали, тягость только лишняя… Ну, видать, хорошо я врал, поверили. И велели мне раненого в обоз волочить да перевязывать. Я так и исполнил, а ночью мы с господином полковником и оторвались с богом!

– Но как? Куда?! – всплеснула руками Дина. – Он ведь был при смерти!

– Точно так, был, – охотно подтвердил Гулько. – Я его поперек седла положил. Мой аргамак сильный был, вывез, слава угодникам, и еще одну лошадь я в смену взял. Ночь проскакали, и навстречу – ни разъезда, ни цепей, все после боя отдыхали, а ночь-матка безлунная, покрыла нас… Через Уруп на рассвете переправились, я в лозняке господина полковника сгружаю – дай, думаю, гляну, может, уж мертвый… Смотрю – мать честная, дышит! Пять дней я с ним в камышах на острову просидел, потому – места мне знакомые, в лагеря мы туда ходили. А на шестой день Зураб Георгич уж верхом уселся, и подались мы с ним на Кубань до генерала Бабиева.

– Спасибо, родной, спасибо… – прошептала Дина, обнимая смущенного казака за шею и целуя в шершавую небритую щеку. – До конца дней своих за тебя бога молить буду… Ты, верно, попал к красным по недоразумению? Тебя заставили?