Линн Грэхем - Соблазнительная цветочница

— У меня есть собственная жизнь, здесь, в Чалбери-Санкт-Хеленс, — начала Джемайма, стараясь сохранять спокойный тон, что было совсем не просто. — В Испании я была несчастна, да и ты не казался таким уж счастливым. Почему же ты хочешь вернуть прошлое?

— Только потому, что у меня есть сын. Кроме того, теперь все стало более определенным.

— Что ты имеешь в виду?

— Теперь я знаю тебя. И у меня не осталось никаких иллюзий. Наш брак будет в своем роде шоу ради Альфи. Все, что мне нужно от тебя, — это лишь соблюдение внешних приличий, ну и…

— Секс… — сквозь зубы процедила Джемайма, чувствуя себя униженной.

— Будь благодарна, что меня до сих пор тянет к тебе, mia dulzura. Иначе я бы и не подумал предложить тебе вернуться.

Джемайма почувствовала тяжесть внизу живота. Господи, до чего же унизительно! Ее злило, что она так реагирует на него. Ее тело совсем не хотело считаться ни с ее мыслями, ни просто со здравым смыслом. Притяжение между ними было глупым и ненужным, и последствия могли быть только печальными. А может… и он чувствует то же самое?

Эта мысль была для нее новой. Она смотрела на него и думала: «А если и ему приходилось бороться со своими чувствами?»

— Похоже, тебе самому не нравится, что ты до сих пор находишь меня привлекательной, — сделала Джемайма пробный бросок.

— Ничего, я могу справиться с этим. Близкое знакомство порождает презрение — так, кажется, говорят? — Его взгляд скользил по ней, словно огонек пламени. — Я думаю, если мы придем к соглашению, то будем близки, как никогда.

Джемайма не могла устоять, чтобы не представить себе эту близость в их супружеской спальне. Все больше чувствительных мест ее тела с энтузиазмом откликались на эти образы, пока наконец стыд и гордость объединенными усилиями не подавили фривольные фантазии…

Джемайма никак не могла избавиться от мысли, что хотеть и любить мужчину, как она когда-то хотела и любила Алехандро, — лишь женская слабость. Это заставляло ее предпринимать бесчисленные попытки держаться с ним холодно. Увы, большая часть их оканчивалась ничем из-за неверно выбранного времени. Например, когда он перестал спать с ней. Все равно что начать закрывать дверь конюшни, когда лошадь уже убежала.

В последние недели их брака Алехандро, казалось, вообще перестал замечать ее, и это все возрастающее равнодушие плюс его постоянное отсутствие заставляли ее чувствовать себя брошенной и никому не нужной.

— Я не могу вот так просто взять и вернуться в Испанию, — сказала она. — Мне с таким трудом удалось наладить свое дело… Я не хочу все бросать…

— Я мог бы на несколько месяцев нанять тебе менеджера. Это дало бы тебе время прийти к окончательному решению.

Пораженная этим практическим предложением, Джемайма с сомнением пробормотала:

— Я все равно не смогу жить с тобой…

Алехандро пожал плечами — такое ленивое, полное достоинства движение…

— Тебе решать. Но я уже и так пропустил два года жизни моего сына. К тому же мой адвокат в Лондоне хотел бы услышать, собираюсь ли я передавать дело в суд.

Эти слова подействовали на нее словно ледяной душ. Она с вызовом посмотрела на него:

— Ты полагаешь, я вот так, не сходя с места, должна принять решение?

Алехандро изогнул черную бровь:

— Почему бы нет? Сомневаюсь, что ты провела много бессонных ночей, решая, стоит ли мне сообщать о рождении сына.

Джемайма покраснела. Она была рада вырваться из Испании. Она сожалела о своем неудачном браке и проплакала много ночей, во всем обвиняя только Алехандро. Но со временем ей пришлось признать, что и она сама допустила немало ошибок. Слишком много у нее было всяких секретов, и потом эта история с деньгами… К тому же она очень любила Альфи и могла понять, как многого лишила Алехандро, не сообщив ему о рождении сына…

— Я могла бы поехать в Испанию, но только на несколько недель, — сказала она.

— Настаивать, чтобы ты поселилась в Испании на всю жизнь, я понимаю, бесполезно? — горько усмехнулся он.

— Я не могу сейчас принять подобное решение! — возмутилась она. — Даже заключенным предоставляют время, чтобы они могли отказаться от своих слов… Ну… в крайнем случае я могла бы вернуться в Испанию, скажем, на три месяца. К тому же ты должен мне дать заверенное подтверждение, что не будешь пытаться взять опекунство над Альфи, пока мы будем в Испании, потому что там у тебя будет преимущество.

— То же преимущество, что будет у тебя, как у гражданки Англии, если подашь требование об опекунстве здесь, — сухо заметил Алехандро.

— Но у тебя есть и другие преимущества! К тому же, по правде говоря, я не думаю, что мы снова сможем жить вместе. — Скрестив на груди руки, она нервно ходила по комнате.

Алехандро хмуро наблюдал за ней.

— В моей семье никогда не было разводов, — наконец буркнул он.

— Этим нечего хвалиться. Мы не в Средние века живем. Люди не должны всю жизнь расплачиваться за свои ошибки.

— Ага. Получается, что за наши ошибки должен расплачиваться наш сын?

Джемайма застонала от отчаяния:

— Мы не можем сделать для него все идеальным.

— Нет, но мы обязаны сделать все возможное, даже если при этом нам самим придется чем-то пожертвовать, — заключил Алехандро.

— О боже! Ты только послушай себя — говоришь всегда с таким превосходством! Я тоже хочу лучшего для Альфи!

— Тем не менее тебе казалось нормальным воспитывать его без отца.

Ее лицо вспыхнуло.

— Если ты действительно хочешь лучшего для своего сына, ты должна вернуться в Испанию!

Это был самый настоящий шантаж. Моральный и эмоциональный. Он знал, на какую кнопку нажать. Он знал, как воздействовать на ее совесть.

«Нет, для меня Алехандро слишком умен», — устало подумала Джемайма. Если самого лучшего, что она отдавала ему тогда, не было достаточно, насколько хуже все может оказаться сейчас? «А ты действительно отдавала ему самое лучшее?» — спросил въедливый внутренний голос. Теперь она старше, умнее, увереннее в себе. Будет ли какой-то вред, если она даст их браку еще один шанс? Конечно, если это не сработает, то последствия их разрыва будут такими же. Но тогда, по крайней мере, она будет знать, что сделала все возможное.

Она повернулась к Алехандро:

— Хорошо, я вернусь в Испанию. Но для начала я останусь только на три месяца. — Она почувствовала дрожь, когда вдруг полностью осознала, во что разрешила себя вовлечь.

«Черт, у него, должно быть, золотой язык дьявола!» — с раздражением подумала она. Он заставил ее поверить, что любая достойная мать ради счастья собственного ребенка согласится на что угодно. Алехандро смотрел на нее темными с золотыми искорками глазами и говорил, что по-прежнему хочет ее…