Кендрик Шэрон - Мой любимый босс

— О чем ты говоришь, Рафаэль?

— Я говорю о том, что не прикоснусь к тебе — по крайней мере, намеренно, — если это именно то, чего ты хочешь. Но если ты прижмешься ко мне среди ночи, а потом заявишь, что тебе просто приснился страшный сон… я не могу гарантировать, что поведу себя как джентльмен.

Ее тело под тонкой простыней задрожало.

— О ч-чем ты говоришь? — повторила она.

Глаза Рафаэля внезапно сделались жесткими и холодными.

— Я говорю, что собираюсь заняться с тобой любовью, — резко проговорил он, — если ты не скажешь, что категорически не хочешь этого.

Их глаза встретились. Он не любит ее. И никогда не полюбит. Она служанка. Мать незаконнорожденного ребенка. А отношения между ними, если их можно так назвать, вызваны необходимостью. Только сейчас она грозит вылиться в желание…

Разбитое сердце, повторяла Наташа снова и снова как заклинание. Разбитое сердце.

И все же его темные глаза и мощное тело представляли куда больший соблазн, чем любые доводы разума, какими бы убедительными они ни были, и Наташа подумала о том, что больше такой возможности ей не представится. А как она сможет жить дальше, зная, что была так близка к осуществлению своей давней заветной мечты и вдруг взяла и отвергла ее?

— Итак, скажи, что не хочешь меня, и покончим с этим, — решительно заявил Рафаэль.

— Я не могу, — ее голос был едва слышен.

Но он должен быть уверен. Ему вовсе не нужно, чтобы завтра утром она обвиняла его только потому, что ее замучила совесть.

— Скажи это, — хрипло скомандовал он.

Неужели он ждет, чтобы она умоляла? Наташа сглотнула.

— Я хочу тебя.

Болезненное желание в нем усилилось, но искренность в ее голосе тронула его. Наверное, он слишком долго был без женщины, если придает такое большое значение столь примитивному действу как секс.

Но нельзя отрицать, что у него и в самом деле давно никого не было.

Почему?

Потому что много работал?

Ну да, но это обычное для него состояние.

Потому что не было никого подходящего?

Едва ли. В любой момент Рафаэль мог щелкнуть пальцами, и сколько угодно женщин прибежали бы к нему.

Возможно, причина именно в этом. Уж слишком легко доставалось Рафаэлю внимание женщин, поэтому все это ему до смерти наскучило.

Но ведь и Наташа не была слишком уж неприступной, верно? Как только он помахал перед ней кредитной карточкой, она дала ему «зеленый свет». Никто в здравом уме не мог бы обвинить ее в том, что она изображает из себя недотрогу. Так в чем же дело?

Рафаэль смотрел на нее, на медовый атлас волос, рассыпавшихся по подушке, на ясные, как весеннее небо, глаза, на нежную кожу.

Сделав несколько шагов к кровати, он стащил с Наташи простыню. Она лежала, дрожа, в атласной рубашке, и он дотронулся до узенькой бретельки.

— Снимем это?

Неужели все будет так примитивно, так… механически? Он разденет ее, потом себя… Наташа покачала головой.

— Нет.

— Нет? — нахмурился Рафаэль.

Не покажется ли она ему нелепой глупышкой, если выскажет свою просьбу? Но внезапно Наташе стало все равно, кем он ее сочтет. Если это будет та ночь, о которой она давно мечтала, значит, она не станет стесняться произносить вслух свои желания и потребности.

— Сначала поцелуй меня, — прошептала она. — Пожалуйста. Просто поцелуй.

— Поцеловать? — Рафаэль неожиданно улыбнулся. — И это все?

Он медленно наклонился к ней — так медленно, что, казалось, прошла целая вечность, прежде чем их губы встретились. И когда это произошло, все было точно так, как пишут в романах: легкий взрыв, пробуждение желания, такого мгновенного и сильного, что она издала возглас капитуляции и обвила его руками за шею, притягивая к себе, прижимая его крепкий торс к своей мягкой груди.

А Рафаэль, пораженный ее внезапной горячностью и возбужденный противоречием, которое она представляла — сдержанная и вдруг такая страстная, — обнаружил, что целует Наташу с пылом, не уступающим ее жару. Лишь гладкий атлас его трусов и ее рубашки лежал между их наготой, и тем не менее Рафаэль впервые получал удовольствие от этих чувственных барьеров.

Он с наслаждением пробежал ладонями по покрытому шелком телу и услышал, как она ахнула от удовольствия.

И Наташа прикасалась к нему так, как еще никогда не прикасалась к мужчине — со смесью восхитительной свободы и сдержанности, — и упивалась ощущением его гладкой кожи и твердых мускулов. Очертив линии его рук и бедер, она погладила плоскую равнину живота и твердую выпуклость ребер.

Рафаэль задрожал, потому что это было слишком интимным. Ведь это же Наташа, бога ради. Милая, надежная Наташа, которая, похоже, превратилась в чувственный динамит в постели!

Застонав, он стащил с нее рубашку и отбросил в сторону, впиваясь взглядом в ее обнаженное тело, и, когда ночной воздух омыл кожу, увидел чисто инстинктивный жест в попытке прикрыть руками грудь. Он остановил ее.

— Нет, mia bella, — хрипло пробормотал Рафаэль, — не стесняйся. Сейчас нет места стыдливости. Позволь мне посмотреть на тебя. Ты красивая, ты знаешь это? — выдохнул он. — Очень, очень красивая.

Ее кожа была бледная, а грудь большая, с розовыми сосками, и такая манящая. С тихим возгласом Рафаэль склонился к одной груди, подразнил сосок зубами и услышал, как Наташа вскрикнула, почувствовал, как она выгнулась от удовольствия под ним, прижимая его еще ближе к себе.

Потому ли, что он знал ее, это казалось таким необыкновенным… таким особенным? Или потому, что она знала его? Впервые в жизни он не мог спрятаться за образом, который хотел представлять для определенной женщины, лежащей под ним, потому что Наташа знала его вдоль и поперек. Она видела его сердитым и печальным, даже уязвимым. Она видела его всяким.

Рафаэль почувствовал укол чего-то — возможно, гнева, — поскольку в каком-то смысле предстал сейчас перед ней обнаженным во всех смыслах этого слова. Еще немного, и он достигнет пика наивысшего наслаждения, когда мужчина бывает слаб и беспомощен, как в момент смерти.

И Рафаэль обрадовался этому внезапному гневу, ведь это означает, что он может сделать то, в чем он мастак, — подарить женщине удовольствие. Рафаэль прекрасно знал, как соблазнять, возбуждать и дразнить. Когда продвигаться вперед и когда отступить.

Он доставлял Наташе наслаждение руками, а затем ртом, как истинный виртуоз своего дела, и с мрачным удовлетворением услышал ее первые вскрики, разорвавшие ночной воздух еще даже до того, как он вошел в нее.

Но он все еще сдерживал собственное удовлетворение.

Покачиваясь на волнах блаженства, Наташа тем не менее почувствовала напряжение в Рафаэле, которое не могла понять. Из мужчины, который безумно хотел ее — все еще хотел, — он вдруг превратился в сдержанного, почти отстраненного.