Эстер Элькинд - Андрогин…

Мы сели в машину и молча поехали. Я почувствовала, как во мне начинает зарождаться то чувство неловкого молчания, которое возникает между двумя объектами, когда они просто не способны услышать друг друга, как бы ни старались этого сделать, и все что им остается это либо перестать совершать попытки общения, либо поступить так, как должна была поступить я, то есть каждый из собеседников должен начать делать вид, что он слышит второго. В итоге они оба должны так войти в эту роль, что и сами поверят и услышат, поддавшись общему для них двоих, безумию…

Герберт был без водителя. Он сам сел за руль, я села рядом. Черная "волга", медленно, словно предупреждая о начале своего передвижения в пространстве, двинулась с места. Я смотрела в окно, грустно различая предметы, формы и образы, потерявшие себя в потоке ветра и снега, соединявшихся в единую субстанцию – метель, которая словно одеяло, пыталась накрыть землю. Периодически я оборачивалась и смотрела на застывшее, словно маска, лицо Герберта. Оно совершенно ничего не выражало, ни о чем не думало, ни как не чувствовало и ни за что не переживало. Я не очень хотела, чтобы он начал думать, о чем бы поговорить, или почему я молчу, или чувствовать еще какие-либо сомнения, способные лишь сотрясать пространство, наполняя его отвратительными звуками, запахами и образами. Но я начинала сомневаться, что это лицо принадлежит человеку, а не кукле, что оно настоящее, а не пластиковое, что оно может ожить, пошевелиться и выразить хоть что-то, а не останется навсегда вот такой вот неподвижно маской максимального присутствия. "Но может быть со мной тот человек, который настолько, человек?! В нем должна быть хоть одна крупица того, что может увидеть меня!" – в отчаянье подумала я, ощутив безграничное, вечное одиночество, разливающееся по моему телу, словно яд, который должен был меня убить, но делать это настолько медленно и мучительно, чтобы я сама уже молила о смерти. "Хотя, наверное, есть и такой вариант, что я быстрее найду противоядие, хотя это и намного труднее!" – я смотрела окно, пытаясь не думать об отсутствии ощущения существования Герберта, которое он, словно самый стойкий шпион.

Я еще раз посмотрела на лицо Герберта. Его словно не было. Я отвернулась и попыталась воспроизвести его черты в своем сознании, но у меня ничего, не получалось. В Герберте не было ничего, что можно было бы запомнить. Наверное это было правильно. По крайней мере, не смотря ни на какие мои действия, я не буду просыпаться от его укоряющего взгляда, потому как, просто не вспомню его. Я посмотрела на его слегка приоткрытый рот и максимально отсутствующее, и, наверно, из-за этого, кажущееся беззащитным, лицо. «Мой маленький Голем!» – подумала я тогда, – Надо лишь написать записку с тем, что ты должен делать! И ты будешь строить мою «». А когда настанет суббота, я вытащу ее из твоего рта, и ты снова превратишься в бездейственное существо, до тех пор, пока я не решу, то ты мне нужен!»

Машина остановилась.

Я не обратила на это внимания, потому как не была уверена, что она остановилась в действительности, а не лишь в моем воображении.

– Мы еще не приехали, но дальше, нам придется пройтись пешком! Машину придется здесь оставить! К сожалению, мне нельзя оставлять ее слишком близко к тому месту, куда мы идем, это рискованно! Понимаешь? Ты не очень расстроилась? Ты не против, если мы немного пройдемся? – услышала я уверенность, перерождающуюся в мольбу о прощении.

– Хорошо! – ответила я ему. Я посмотрела на Герберта, подтвердив свои сова одобрительной улыбкой.

Я начала открывать дверь.

– Постой! – чуть ли не прокричал он в отчаянье, – Я помогу тебе!

– Хорошо! – ответила я, с жалостью подумав, насколько сильно не совпадают наши с ним движения, мысли, эмоции, чувства и еще что-то, уже давно не важное, пространстве.

Герберт поспешно вышел из машины, обошел ее и, открыв мне дверь, протянул руку. Я подала ему в ответ свою и вышла из машины. Герберт запер «волгу» и указал, куда нам надо идти. Он попытался взять меня за руку, но не позволила ему этого сделать, стараясь сделать вид, что мне не неприятно оно, а я считаю неприличным ходить по улицам, взявшись за руки. Герберту не понравилась моя реакция, скорее даже не из-за моих действий, а из-за того, что он себе попытался позволить, как я показала, излишние вольности. Мне было наплевать на его переживания. Наверное, мое поведение было не совсем правильным, но я слишком хорошо знала, что произойдет в будущем, вне зависимости от моего нынешнего поведения. К сожалению, будущее я видела депрессивным, параноидальным взглядом Герберта. Я знала, что он идет меня так, как стоит видеть, наверное, лишь Бога. Он принимал меня максимально так, как я есть. Он любил во мне абсолютно все, не замечая ничего, что возможно могло, и, наверное, даже должно, и вполне возможно, что я бы смогла упразднить в себе, будучи обычной, лишь женщиной. Он видел меня так, как видят лишь то, чего нет. Он любил во мне парадоксальность и противоречивость, любил то, что я летом желала зиму, а весной – очень. Он любил во мне то, что когда мне хотелось стенать от бессилия и жалости к себе, упиваясь и наслаждаясь ими, я не скрывая этого, выплескивала в пространство все свои чувства, не заставляя при этом его, участвовать в моих попытках обнаружить себя. Герберт любил во мне то, что меня максимально не было, ни с ним, а вообще. Он любил отсутствие своего отражения в моих глазах, наслаждаясь знанием того, что в моих глазах обще не может ничего отражаться. Он любил себя, находящегося рядом со мной.

Мы молча, а точнее не совсем молча, но, бессмысленно выкидывая в пространство слова и якобы смыслы, дошли до темного, единственного подъезда пятиэтажного дома.

– Вот мы и пришли! Тебе не страшно? – попытался пошутить Герберт.

– Нет! Видела и пострашнее! – попыталась пошутить я в том же духе.

Герберт вошел в подъезд.

Я посмотрела на снег. Он лежал чистым, белым покрывалом на земле, отражая свет ночных фонарей. Метель закончилась и вокруг нас, нарисовалась, настоящая зимняя сказка. Я опустилась на корточки, зачерпнула горсть снега и сунула в него лицо, в тайне надеясь, что мне удаться отдохнуть…

Я смотрел на себя в зеркало. С моего, покрывшегося двухдневной щетиной лица падали капли воды, которой я только что пытался привести себя в чувство. Зрачки были расширены, во взгляде читалось непреходящее ощущение безнадежности.

Я вытер руки и вышел обратно в темное, безнадежно провонявшее людьми помещение клуба. Я увидел, что он сидел на диване. Надо было что-то делать…

«Я мужчина, ищу женщину, такую же, как и я сам, живущую в двух реальностях, но лишь с той разницей, что здесь она должна быть женщиной, а там мужчиной!» – сказал я себе утром, в один из таких дней, когда ощущение безнадежности, пытаясь завладеть мною. «А может быть я здесь должен искать не женщину, а мужчину, а там, напротив – женщину?!» – вдруг пришло мне в голову.