Хорошие девочки плачут молча (СИ) - Иванова Инесса

Он склонил голову набок и прищурился. Это было не предложение, а отступные. Старицкий всё понимал, но чётко давал понять, чтобы я держался от его дочери подальше.

— Думаю, что мне следует узнать подробности, — ответил я, и в стальных глазах шефа промелькнуло облегчение.

— Я так и думал, что тебе понравится это предложение. Считай, место уже твоё, — он похлопал меня по плечу и предложил присесть и выпить. — Не представляешь, как мне жаль с тобой расставаться, но я человек слова. Говорил, что помогу тебе, значит, помогу…

Марго

Женька не приехал ни сегодня, ни на следующий день. Телефон тоже молчал, и я почувствовала, как камень упал с души. Всё разрешилось само собой. Или не само.

Возможно, Михаил поспособствовал этому. Даже наверняка. Нет-нет, а я проверяла сообщения, нет ли от него вестей. Хоть краткой строчки.

Но всё было тщетно. Что ж, как говорится, «ты ничего не ответил, но это и был ответ». На что я рассчитывала? Возможно, на объяснение, хотя бы длиною в три слова. Стало бы мне легче, получи я его «прости» вместо «я по тебе скучаю»? Не знаю, наверное, нет.

Отец приехал поздно вечером и снова прошёл в кабинет. Поступь у него сегодня была твёрдой и тяжёлой, я понимала, что это значит: не беспокоить.

Зато на следующее утро настроение у папы было отличным. Мы встретились за завтраком и заговорили о театре.

— Неплохо бы сходить вместе куда-нибудь. Я уже сто лет в театр не выбирался! — внезапно предложил он сам, и я оторопела.

Отец прав, он не был в театре несколько лет, с тех пор как умерла мама. Это она любила таскать его по культурным мероприятиям.

Однажды отец заснул на балете «Щелкунчик» и даже захрапел в самый драматический момент, чем вызвал у неё одновременно улыбку и желание уколоть супруга чем-нибудь острым да побольнее.

Поэтому предложение отца удивило. Он не любил и не привык наступать на горло собственной песни, а тут вдруг…театр.

«Самые большие драмы происходят в реальности, и они так буднично заключены в обыденность, что становится поистине страшно», — я слышала эту фразу в Штатах от одного малоизвестного драматурга, ищущего вдохновения на дне бокала.

Там я чувствовала себя живой, не скованной в доспехи чести и достоинства, которые должны сиять и не иметь ни единого тёмного пятна. Даже в тех местах, где никто не видит.

— Давай, — согласилась я. — Почему вдруг ты вспомнил о театре?

Я сделала глоток сока и посмотрела через стол на отца. Мы всегда принимали пищу в столовой, за столом, накрытым свежей скатертью.

Так любила делать мама, она приучила нас к этому ритуалу. После её смерти отец так и не смог нарушить ни единого её желания.

Он возвёл её на пьедестал идеальной женщины, безупречной во всём, хотя при её жизни иногда высказывал прямо противоположное мнение. Но так, не по-настоящему, ворча и отгораживаясь экраном планшета.

— На следующей неделе, шестого января, исполняется ровно тридцать лет, как я встретил твою маму, — отец тоже сделал глоток сока и твёрдо поставил стакан на место, но по голосу я слышала, как он нервничает. — Мне бы хотелось почтить её память таким вот образом. Если у тебя, конечно, нет других планов.

— Конечно, нет, папа. Я поручу Фрэнку выбрать для нас спектакль.

— Только, Марго, давай без этих, как там их она называла, «мудроногих»!

Вид у отца был такой, что он вот-вот сейчас рассмеётся. Я давно не видела его улыбающимся и ответила тем же.  Мама любила балет, а мы с отцом были схожи в отвращении к нему.

Я поймала себя на мысли, что жду от отца каких-нибудь известий от Михаила. Он часто говорил, что поручил ему то или это, что Миша зайдёт после обеда или на ужин. Но сегодня эту тему мы обходили стороной.

После завтрака я поехала навестить некоторых подруг и друзей, с которыми не виделась почти год или около того. И чтобы немного отвлечься, не смотреть на телефон, не вздрагивать, когда у кого-то рядом пиликнул сигнал сообщения.

Вернулась я около четырёх пополудни, Фрэнк заботливо принял у меня пальто и сказал:

— Я очень рад, что вы вернулись, госпожа. Господин Старицкий даже помолодел.

— Я тоже рада вернуться. Скажи, отец дома? Один?

Моё сердце замерло в предчувствии ответа. Один, конечно, один.

— Да, госпожа. Посмотрите, на вашем столе в спальне я оставил программы известных театров. Выберете спектакль, и я нынче же закажу билеты.

— Хорошо, спасибо. Есть я не хочу. Принеси наверх кофе, пожалуйста.

И, не дожидаясь ответа, взбежала по лестнице на второй этаж. Как давно я не была в московском театре. Кажется, целую жизнь.

Меня тянуло к драме, поэтому комедии отмела сразу. Как и новомодные постановки с сомнительным юмором. Отец такое не поймёт, а выслушивать его претензии — только настроение портить.

Вот, в театре имени Вахтангова дают «Евгения Онегина». Самое то!

Покончив с формальностями, я зашла в Фейсбук и ответила на сообщения. От Михаила по-прежнему не было вестей. И не будет.

Чего я ждала? Прыгнула в пропасть с открытыми глазами и приняла падение за яркий полёт. Впрочем, возможно, это он и был, и всё закончилось так, как должно было закончиться. Жёстким падением и сломанными крыльями надежды.

Надо ничего не ждать. Хорошо, что нет сожалений. У меня было ощущение, что я вырвалась из клетки, а на самом деле меня выпустили, чтобы подарить иллюзию свободы, потом нитка на лапке натянулась, и я была вынуждена вернуться.

Пусть так. Я ни о чём не жалею.

Перед сном я уже собиралась отправить Михаилу сообщение. Нейтральное, напомнить о себе, но потом решила, что унижаться не буду. Если ему не надо, то мне и подавно.

Гордость. Это качество мне привили в полной мере. Никогда не склоняла голову перед мужчиной, если того не требовали интересы семьи. И то временно.

Нечего и начинать, даже если в груди всё болит и разрывается. В том месте, где должно быть сердце.

Наутро я заказала себе вечернее платье для театра. Чёрный футляр для тела и для души.

Михаил

— Ты уверен, что шестого января и на «Евгения Онегина»? — переспросил я в трубку, помечая в ежедневнике важную информацию.

— Совершенно уверен, Максим Дмитриевич.

— Хорошо.

Я нажал отбой и ненадолго задумался, рисуя на странице геометрические фигуры.

А потом набрал другой номер и попросил оставить билет на спектакль в театр имени Вахтангова на рождественский сочельник.

— Какое место заказать? Партер, амфитеатр, ложа бенуара?

— Нет, ложа балкона, максимально близко к сцене. Правая. И выкупи все места.

— Я понял. А если не будет такой возможности?

—  Изыщи, — сказал я с нажимом, почувствовав раздражение.

Сейчас, когда меня от цели отделяло так мало препятствий, каждое из них воспринималось, как досадная помеха.

— Сделаю.

Как хорошо иметь дело с понятливыми людьми!

Итак, Старицкий взял с меня слово, что я не стану искать встреч с его дочерью до своего отъезда. Он планировался через месяц, в середине февраля.

Но мой покровитель, а я знал его хорошо, не будет брать с дочери такое же обещание. Просто потому, что считает предупреждение мне более чем достаточным.

Мы оба хорошо изучили характер Марго: она не станет искать расположение того, кто сам не стремиться к диалогу.

Правильно, я не нарушу данное слово, но и не попытать шанса на встречу не могу.

Мне хотелось её видеть. Пусть мельком и ненадолго.  Пусть даже это будет прощанием.

Возможно, мимолётный «привет», сказанный в лицо, ни к чему не приведёт. Может, она уже смирилась с тем, что я уезжаю, или посчитала это предательством. Бегством от ответственности. От неё и того, что могло родиться между нами.

В последнее время я часто об этом думал. Если нам хорошо вместе, почему мы не можем попытаться? Потому что мой отец убил мою мать? Но ведь «сын за отца не отвечает»?