Хорошие девочки плачут молча (СИ) - Иванова Инесса

— Зачем? — прошептала я, почти не раздумывая, уместно ли спрашивать.

— Твой отец так хочет. И, не скрою, это откроет мне путь наверх, — спокойно ответил он, а я кивнула.

— Хорошо, что ты сказал мне это сам, глядя в лицо. Желаю тебе успеха!

Я проговорила сухие безжизненные острые слова, колючками впивающиеся в кожу, смотря в сторону, и попыталась вырваться из его рук, всё ещё крепко держащих меня за плечи. Я бы могла стоять так вечно. Но уже незачем. Не хотелось, чтобы он видел мои слёзы, никто из мужчин, кроме отца, не был свидетелем того, как я плачу.

Я не показывала боль, уязвимость, чтобы не получить насмешку. Леди не должна быть эмоциональной. Этому меня учила мама, этого хотел отец, это разрывало мне сердце, но их уроки я помнила и успешно применяла на практике.

Гордость, чтоб мне подавиться ей, исключала любой намёк на жалость со стороны другого. Потому что для того, кто жаждет любви, жалость унизительна. Она ничтожна, но тяжёлой ношей придавливает к земле, исключая возможность идти с высоко поднятой головой.

— Пиши мне иногда. Я буду рада, — произнесла я с улыбкой, вовсю стараясь сохранить лицо.

А потом вырвалась из его рук и пошла, чувствуя себя канатоходцем, балансирующем из последних сил. Сейчас дверь захлопнется за спиной, и можно будет пойти в туалет, сесть на крышку унитаза и дать волю чувствам. Пока ненадолго, чтобы выплеснуть слёзы, просящиеся наружу, иначе они выжгут изнутри, как кислота.

Уже дома я позволю себе рыдания. В тиши спальни, под одеялом, сжав зубами его край, чтобы никто не услышал, не догадался.

— Марго, — сказал он мне вслед с такой мягкостью, что я остановилась. И не подозревала даже, что моё милое детское домашнее прозвище, превратившееся со временем в имя, может звучать так нежно. Как мелодия флейты.

Я замерла и не оборачивалась. Пусть скажет ещё. А потом повторит, позовёт меня по имени.

— Не уходи вот так. Я не могу тебя отпустить.

Его руки снова легли на мои плечи, и внутри всё задрожало, как от сильного жара. Хотелось бы гордо удалиться, да, видно, не получится! Не выйдет вырваться, не обнажив тайны, над которой я хотела плакать ночами в одиночестве.

— Почему, Миш? Ты мне ничего не должен. Совсем ничего.

— Разве? Допустим. А ты мне?

Я обернулась, настолько был неожиданен его вопрос. Что он имеет в виду? Но домыслить не успела.

Он обнял меня и поцеловал. Сначала аккуратно, еле касаясь, дотронулся до губ, но сразу после, не встретив сопротивления, осмелел и завладел ими без остатка. Мы пили горячее дыхание друг друга, и я молила, чтобы это никогда не закончилось.

— Так что я тебе задолжала? — спросила я, задыхаясь от ласк.

— Себя. И много ночей.

Мы снова кинулись друг к другу, сблизившись больше, чем в тот первый памятный вечер. Наши губы разъединились, только когда объявили антракт.

— Мне надо идти, — шептала я, но оставалась на месте. Ноги не слушались, тело эгоистично желало, чтобы его руки спустились ниже, на талию, а потом соскользнули дальше.

Так хотелось услышать много раз, что он меня не отпустит, что мы будем вместе. Как это возможно, я не представляла и не хотела ломать голову. Сейчас главное было — заручиться согласием Михаила, услышать из его уст, что я ему не безразлична. А там хоть трава не расти!

— Пусти, пожалуйста! Отец начнёт меня искать.

Я высвободилась из объятий, вынырнула в холодную стужу окружающего равнодушного мира и замерла, глядя на него.

Остановит ли меня Михаил? О, я бы дорого отдала, чтобы это услышать. Не ответ на вопрос, а утверждение, что ему меня не хватает, или что там говорят мужчины в этих случаях?

«Мне было с тобой хорошо». Я согласна и на это. Хорошо — это значит ты захочешь вернуться в мои объятия ещё раз. Хорошо, это значит, что есть шанс всё повторить и начать сначала. Поцелуи, соприкосновения тел, сплетения пальцев и горячий шёпот у уха.

— Я хочу с тобой увидится, — крикнул он вслед, и я вздрогнула. Это слишком громко, нас могут услышать. И в то же время я хотела, чтобы он прокричал это с балкона на весь свет.

— Не знаю, к чему это приведёт, — покачала я головой, но обернулась. Стояла, сжимая ремешок клатча, и испытывала противоречивые чувства.

Знаю, сейчас брошусь в омут — не выплыву, решу идти вдоль берега тёмной воды — пожалею. Да так, что взвою! И пусть! Расплата неминуема, запретное манит.

— Я хочу поговорить с тобой спокойно. Не бойся, я тебя больше не трону.

— Тронешь, — рассмеялась я. — Сам это знаешь. Для этого и зовёшь.

— Возможно, — впервые за краткий миг нашей встречи на его губах, которые я минуту назад так отчаянно целовала, появилась улыбка, а стальной отблеск в глазах смягчился. — Завтра вечером у меня. Часов в семь. Сможешь?

— Возможно, — улыбнулась я в ответ и выскользнула в фойе.

Конечно, я не приду. Это будет ошибкой, но буду помнить нашу сегодняшнюю встречу ещё долго. Может быть, всегда.

Тайное свидание длиною в несколько минут, которые важнее, чем все годы, что я жила без него.

Марго

— Какие у тебя планы на сегодня? — спросил отец, чем застал меня врасплох.

Мы как раз сидели в гостиной, и каждый занимался своим делом. Он просматривал на ноуте документы, а я читала.

Так повелось со времён, когда мама ещё была жива. Как бы мы все не были заняты, а раз в день собиралась в гостиной. Было допустимо читать, вязать, вышивать или смотреть в окно, но физически быть вместе. Каждый мог задать в этот момент любой вопрос, самый провокационный, и имел права ожидать честного ответа.

— Хочу пройтись до ближайшей торгушки, — ответила я, пытаясь унять дрожь в голосе.

— Зачем?

— Например, чтобы купить себе новое платье. Или туфли. Ты знаешь, я по ним с ума схожу.

— Звучит так, будто ты оправдываешься.

«Так и есть», — только и успела подумать я, а вслух произнесла:

— Я просто не хочу, чтобы ты думал, что я что-то скрываю. Мне неприятно твоё недоверие.

Я отложила книгу в сторону и посмотрела отцу в глаза.

— В последнее время ты смотришь на меня так, будто я вот-вот продам Родину.

— Не смей с этим шутить! — резко произнёс отец и отложил ноут на туалетный столик. — Ты думаешь, я старый глупый и слепоглухонемой? Спешу разочаровать, Марго, это не так.

— О чём ты? О Шевковиче? Сердишься, что я больше не хочу иметь с ним дела? Ну извини, он, вообще-то, меня ударил!

Я тоже повысила голос. Наверное, впервые за много месяцев.

Фрэнк тихо прикрыл створки дверей, ведущих в гостиную. Он умел быть незаметным, отец давно его не стеснялся, справедливо считая, что Фрэнк скорее отрежет себе язык, чем обмолвится с посторонним о том, что творится в нашем доме. Наш дворецкий был сама деликатность. Отец любил окружать себя такими людьми.

А я больше не хотела оставаться безгласной тенью. Не сметь чувствовать то, чего хочу я,словно это в любом случае что-то постыдное. Что-то, о чём не следует говорить, да и думать тоже.

— Прекрати, Марго! — прикрикнул на меня отец и принялся ходить по гостиной, заложив руки за спину. — Я давно хотел с тобой серьёзно поговорить.

Шаг у него был чётким, тяжёлым и взгляд таким же. Раньше я бы уже опустила голову и согласилась со всеми аргументами. А если бы вздумала бунтовать, то мама бы присоединилась к нравоучениям отца.

Было проще признать, хоть и не принять чужую правоту, а потом сделать по-своему. Но сейчас мне не хотелось даже делать вид, что согласна с его суждениями. Это моя жизнь, не его.

Я ощущала нити невидимой паутины, сковывающей руки. Их не ощущаешь, пока не попытаешься вырваться, тогда они становятся канатами.

— Я объяснял тебе, что Шевкович нужен для наших целей. Вернее деньги его семьи. Конечно, это не значит, что он может поднимать на тебя руку. Но ты должна была сказать об этом мне. Не Михаилу, не кому-либо ещё, а мне!

— Ты был занят с гостями, и да, я не могла ждать, отец. Прости, но это слишком больно, когда тебя бьёт тот, кому ты раскрылся. Наверное, тебе такое незнакомо!