Джинни Раскорлей - Солнечная женщина

— Даяна все поняла раньше нас с тобой. Все в порядке, милая. Скажи мне, а ваша американская песенка «Май Бонни ливз овер зи оушен…» [2] — про тебя? Не в твою честь ее сочинили?

Бонни засмеялась.

— Нет, это в честь ее назвали меня. Родители, наверное, думали, что кто-то приедет за мной из-за океана. Они нашли друг друга в Калифорнии, хотя их предки приехали из Европы. У меня родство с Германией и Швецией. — Она помолчала, потом широко открыла глаза:

— Который час? Надо вставать. У меня куча дел! — Бонни соскочила с кровати. Он увидел ее целиком — молочно белую, стройную, сильную. Золотые волосы колыхались на плечах, точно ржаная солома. Но на ощупь они мягкие, в них так хорошо спрятать лицо и заснуть. Ямочки на ягодицах появлялись и исчезали, когда она топала босиком в ванную.

Она вернулась в длинном голубом халате, поцеловала его в щеку. От нее пахло свежестью и мятной зубной пастой.

— Кофе?

Она насыпала в чашки кофе и налила из-под крана горячей воды. Увидев изумление на его лице, она объяснила:

— Горничная сказала, что эта вода годится для кофе. Так здесь задумано.

Она очистила апельсин, и он уловил запах свежести и терпкости, смешанный с кофе.

— Знаменитый флоридский апельсин. Сладкий! — Она протянула ему. — Очень сладкий!

— Как ты, — выдохнул он.

Бонни засмеялась — ну снова, как в женских романах, которые она терпеть не могла и думала, что там сплошные выдумки и ни капли правды. И всегда удивлялась, что в них находят женщины. А когда она думала о своем журнале, то даже мысли не допускала о том, чтобы печатать подобную чепуху. Но Даяна спорила, говорила, что она, Бонни, не понимает большинства женщин. Так, может, это правда? Не понимала…

И только сейчас ей пришло на ум — хорошо, что своего журнала до сих пор у нее не было. Иначе он провалился бы с треском. Чтобы выпускать такой журнал, надо знать, что такое женщина, как знает это Даяна. А вот сейчас кое о чем Бонни начинает догадываться. И это вполне заинтересовало бы ее читательниц. Она вздохнула, осудив себя, — ну разве она женщина? Снова профессионал вылезает вперед. Но похоже, Халамбус не собирается прибегать, как Пейдж, к секс-линии. Не собирается. Похоже, у него на уме совсем другое…

— Бонни. — Он повернулся к ней, протянул кусочек апельсина. — Он такой же рыжий, как и ты, и такой же сладкий. Я хочу апельсин. Весь…

— А больше нет.

— Есть. Я знаю, где он… — Халамбус закрыл глаза, поднял ее на руки. Полы халата распахнулись, пояс соскользнул с талии. Он вынул Бонни из халата и положил на кровать. И она поняла еще одно — ей нравится любовь при свете дня больше, чем в темноте. При свете она видит, как он парит над ней, как красиво его тело, как оно поднимается и падает…

На приеме Даяна увидела Бонни и Халамбуса и сразу поняла все. Она посмотрела снова — уже чуть насмешливо — на Халамбуса, потом на Бонни.

— Бонни? Была я права?

Бонни не отвела глаз. Напротив, она взглянула на нее открыто:

— Абсолютно. И даже более, чем ты сама представляешь.

— Бонни — он твой. Это я тебе говорю. Он даст тебе все и даже — журнал «Санни Вумэн».

— При чем тут «Санни Вумэн»?

— Только после встречи с ним у тебя может родиться дитя, о котором ты мечтала всю жизнь. И которое всю жизнь любила. Разве ты не знаешь, что после встречи мужчины и женщины рождаются дети? — насмешливо спросила Даяна.

— Как же… а Питер?

— Питер — дитя непорочного зачатия.

— Но, Даяна, а Пейдж? Он вполне реальная личность.

Бонни всерьез отвечала на шутки Даяны.

— Пейдж — это страница в твоей жизни, которую ты перелистнула и теперь можешь вырвать и выбросить в мусорную корзину. Что ты и сделала вовремя. Кстати, ты знаешь, где он и что он? Я интересуюсь как коллега-профессионал. Я давно не видела его работ на выставках.

Бонни с удивлением обнаружила, что ей нечего ответить Даяне. Где отец ее ребенка, она понятия не имела. Его будто не было нигде. А Питер — в лагере бойскаутов. Ее мальчик. Только ее, потому что и он никогда не расспрашивает об отце, он предпочитает иметь дело с дедом, который держит ферму в Северной Калифорнии. У мальчика там даже своя лошадка Джилли. Он становится прекрасным наездником.

…Они уехали на такси компании «Уеллоу кэб». Бонни и Халамбус не сразу пошли в гостиницу, ярко освещенную зеленым неоновым светом рекламы. Они отпустили машину перед парадным входом. Бассейн был полон листьев, которые утром сачком вынет уборщик, и в него снова окунется Халамбус.

Взявшись за руки, они направились прогуляться по прилегающим к гостинице улочкам, к пруду, в котором, слышала Бонни, плавают черные лебеди. Озеро было пусто, лебеди мирно спали в своих домиках на воде. Муниципалитет Орландо заботился о них, как и обо всех жителях, даже таких вот, крылатых. Гирлянды огней обрамляли шоссе, по которому неслись запоздавшие машины. Бонни и Халамбус прошли вдоль озера, а потом увидели деревянную скамейку. Во Флориде, где такой жаркий климат, чаще попадались каменные скамьи, но Бонни не любила на них сидеть — днем, по жаре, это приятно, но к вечеру, когда камень расстается с теплом, это опасно. Бонни откинулась на спинку и вытянула ноги, закинув руки за голову. Это была ее любимая поза, когда чувствуешь, как все мышцы отдыхают. Не зажаты, и чувствуешь каждую из них. Халамбус увидел, как высоко поднялась ее грудь. Она венчалась острыми кончиками под тонким желтым вечерним платьем. От холода? От желания? Пока он не знал, но хотел, чтобы от желания, и тихо спросил:

— Холодно, Бонни?

— Ничуть, — ответила она и скрестила руки на груди, догадавшись о причине вопроса.

— Бонни, можно я обниму тебя? И тебе станет еще теплее?

Она помолчала, будто решалась на что-то, а потом, пристально посмотрев на него, сказала:

— Можно.

Она резко повернулась к нему, положила голову ему на грудь и прошептала:

— Я сама не знаю, что со мной. Я слышу твое сердце. Мне тепло от твоей груди…

— Все хорошо, Бонни. Все хорошо. Так и должно быть между нами. Я тебя искал все годы. Именно тебя. И нашел. Подумать только, если бы я не поехал за океан, не повез бы свои работы на эту выставку, Бонни, что было бы тогда?

— Но и я приехала сюда случайно — из-за Даяны. Ей надо было снимать. А я должна сделать текст к ее работам.

Он обнимал ее, гладил по спине, и она, сперва напряженная, расслабилась, он чувствовал, как каждая ее мышца ждет его прикосновения. От нее пахло свежестью — духи? — или это просто ее запах?

Внезапно со всей страстью, которая накопилась в нем, он впился губами в ее губы. Он почувствовал сладковатый вкус ее помады, легкий запах калифорнийского вина, которое она пила из патриотических чувств на приеме, не притрагиваясь ни к французскому, ни к итальянскому. Она сперва отшатнулась, потом раскрыла губы, и его язык медленно и с наслаждением проник в ее рот. Халамбус знал, что это его женщина.