Ольга Кунавина - Простая история

Когда я смотрю на эту картину, я просто умираю. У меня от жалости и невыносимой тоски сжимается сердце при виде ветхой церквушки и старых одиноких могил. Мне всегда хочется подняться на обрыв, где они разбросаны, раскинуть руки и взлететь.

Экскурсия закончилась, но я вернулась, чтобы еще раз не спеша посмотреть картины. И надо же мне было подойти к картине Журавлева и остановиться перед ней. В этот миг за моей спиной снисходительно произнесли:

— Но вам-то это не грозит. Не те нынче времена.

Я повернулась и увидела этого самоуверенного и высокомерного человека. Его глаза насмешливо смотрели на меня, а губы растянулись в самодовольную ухмылку.

— А вас это совершенно не касается. Да вы и не набиваетесь ко мне в женихи, — довольно грубо ответила я, но настроение было испорчено.

И все же последний выстрел я хотела оставить за собой — и обдумывала, как бы это сделать. Когда мы возвращались домой, я как бы между прочим обратилась к зловредному адвокату:

— Мне кажется, что никто не может пройти равнодушно мимо картины Журавлева и не пожалеть бедную девушку, не правда ли, Олег Евгеньевич? — вкрадчиво спросила я.

— Мне не нравятся картины с налетом сентиментализма и мелодраматичности, даже если они написаны великими художниками, — отчеканил он.

— А я думала, что вы, как защитник человеческих судеб, непременно разразитесь какой-нибудь обличительной речью в духе Кони, Маклакова или Боровиковского, — разочарованно протянула я.

Адвокат повернулся ко мне и насмешливо сказал:

— Вот не знал, что современные учителя интересуются историей юриспруденции.

— Александр Львович Боровиковский, к нашему сведению, был не только блестящим адвокатом, но и талантливым поэтом, а известный русский писатель Марк Алданов специально ходил в Государственную думу, только чтобы послушать выступления Василия Алексеевича Маклакова, — глядя на него, с чувством жалости произнесла я.

Адвокат ничего не ответил и внимательно посмотрел на меня. Я с достоинством выдержала его изучающий взгляд. Нет, у него удивительно отталкивающая внешность и не менее отвратительный характер!

И все же с мужским взглядом на женский вопрос мне пришлось вскоре столкнуться, правда в совершенно другой ситуации.

Во время урока литературы в седьмом классе стоял тихий непрекращающийся шум. Я долго не могла понять, в чем причина, и, сколько ни просила детей замолчать, они не успокаивались. Рассказывая о повести Пушкина «Медный всадник», вдруг услышала: «И мне дай посмотреть». Замолчала, увидела, как Денис Крепицын взял в руки папку для рисунков и уже готовится передать ее назад. Я медленно подошла к Денису.

— Ты позволишь мне посмотреть? — спросила я.

Класс замер. В нем сразу же установилась та идеальная тишина, которой я не могла добиться с начала урока. Пятьдесят пар глаз внимательно наблюдали за развитием действия.

Денис, нисколько не смущаясь, ответил мне:

— Конечно, Ольга Юрьевна.

Когда я открыла папку, мне захотелось сразу же ее закрыть, потому что на первом рисунке была изображена обнаженная девушка. Но через мгновение я узнала в ней Венеру Сандро Боттичелли.

— Хотите, я вам ее подарю? — неожиданно предложил Денис.

— Ну, если тебе не жаль… — растерявшись, медленно ответила я, продолжая машинально переворачивать рисунки и узнавать обнаженную маху Франсиско Гойи, леди Годиву Джона Кольера, еще Венеру, только с зеркалом и не Боттичелли, а Диего Веласкеса. А вот Венера с купидоном Джошуа Рейнолдса. Прекрасное знание живописи.

Я закрыла папку и отдала ее Денису.

— Это, конечно, хорошо, что ты интересуешься творчеством великих художников и сам рисуешь, — сказала ему я, — но мне кажется, что не надо посвящать в свои занятия широкий круг людей, да еще делать это во время урока.

Через несколько дней, проверяя тетрадь Дениса, на последней странице я увидела написанное его рукой стихотворение:

«Странный переход от обнаженной натуры к мыслям о смерти», — подумала я, но вскоре все выяснилось: Денис влюбился в девочку, которая была старше его. Он — в седьмом, она — в десятом. Тысячу раз был прав Пушкин, говоря: «Любви безумные страданья не перестали волновать младой души…»

Кстати, о любви, вернее, о тех, кто любит и кого любят. Как бы ни менялись времена, какие бы реформы ни проводились, какие бы дети ни учились, школа — единственное место, где не только говорят, но и пишут о любви: о любви к маме, о любви к родному дому, о любви к тому, кто очень дорог. О несчастной любви пишут преимущественно девочки-старшеклассницы. Когда я читаю их стихотворения, передо мной встают умудренные и разочарованные жизнью люди, у которых за спиной большой житейский опыт, а не обычные школьницы:

В последнее время к философским темам обратились пятиклассники. Один шедевр меня просто потряс:

Человек уже недоволен своею судьбой, хотя ему всего десять лет. А интересно, мне моя досталась судьба или нет?

Пришла снежная и холодная зима, которая так свойственна нашим суровым местам. В начале декабря стояли сорокаградусные морозы. В кабинетах было холодно, поэтому и дети, и учителя старались одеться теплее. В один из таких холодных дней я немного замерзла и стала поеживаться. Мой озноб заметил Алеша Васильев — у меня как раз был урок литературы в моем родном 10«В». Прямо во время урока Алеша встал, снял себя с курточку и накинул ее мне на плечи:

— Грейтесь, Ольга Юрьевна.

— Спасибо, Алеша, — поблагодарила я. — А как же ты?

— Я-то не замерзну, — ответил он, — а вот вам мерзнуть нельзя: заболеете, а нам кого-нибудь вместо вас дадут. Вам-то еще ничего, а мы что тогда делать будем?