Рябиновая невеста - Ляна Зелинская

Ворон не обманул. Предупредил… наверное.

Ворон, он ведь очень умный, куда умнее некоторых людей.

Он сидел на ветке осины, не слишком высоко, не слишком низко, точно так, чтобы видеть всё, что нужно и чтобы палкой никто не дотянулся. Хотя Олинн птиц никогда не трогала, наоборот, подкармливала, и ворон знал это, потому, наверное, и предупредил. Каркнул коротко, надтреснуто и тревожно, заставляя насторожиться и придержать повод.

А может, всё потому, что ворон этот был непростым?

Узкая тропинка петляла меж замшелых валунов и редколесья осин, и эту дорогу, ведущую вдоль кромки болот от избушки старой Тильды, Олинн знала наизусть. Потому и насторожилась.

Ворон зря не потревожит…

Может, зверь какой?

Она потянулась к рукояти кинжала. Но лошади шли смирно, неторопливо и никого не чуяли. Да и какой тут зверь может быть сейчас? Конец лета — благодатное время в Эль−Хейме. Медведи нагуливают жир в ягодниках, волки ушли далеко на север, к морю, вслед за оленями, а люди… Люди не ходят по тропе вдоль Великих болот Эль. И уж тем более держатся подальше от избушки старой Тильды.

И правильно делают.

Вёльва[1] она. Провидица. Знахарка. Безумная. Кому как…

К Тильде из замка ездят только Олинн, да ещё её отец − ярл Римонд Олруд. А кто ещё решится пробираться по этой тропе в страшное ведьминское логово? Да и нитсшест[2] − выбеленный временем и дождями, насаженный на палку череп вепря с длинными клыками, который стоит перед её избушкой, мало кому покажется знаком гостеприимства. Говорят, что она одним взмахом своего кривого ножа вспарывает брюхо оленю…

Хотя люди любят приукрашивать всё неведомое.

Но в трудный час, когда никто не поможет, Тильда помогает всем. Вот и сейчас Олинн ехала от неё, нагруженная мешочками с травами, склянками с мазями и настойками. Лето на исходе, самое время пополнять замковые кладовые снадобьями. А скоро вернётся из военного похода отец, а с ним, как обычно, прибудут в Олруд больные и раненые. Вот и отправилась Олинн из замка поутру.

Её не пугали ни череп на палке, ни эти болота, потому как и сама Олинн − полукровка. Её мать была из вьёлей — болотных жителей, и эти бесконечные топи для неё — дом родной. Иной раз даже мачеха в сердцах бросала, что-то вроде: «Не крутись под ногами, болотное отродье!» Мачеха, в сущности, женщина неплохая, и понять её неприязнь можно, ведь кто захочет терпеть в своём доме плод любви собственного мужа и какой-то ведьмы из болотного края? Не выгнала ещё в детстве, и то хорошо. Полукровок не особо-то жалуют. Но зато на этой тропе Олинн по большому счёту бояться некого. Всё, о чём болтают деревенские за кружкой крепкого эля, все эти духи болот: блуждающие огни, чёрные вепри или Яг Морт ей не страшны. Не трогают они вьёлей. А уж Тильда и вовсе для неё, если не вторая мать, то всё равно, что тётя. С любыми невзгодами Олинн с самого детства приходила к ней.

Но ворон перелетел на ветку чуть пониже, снова каркнул и посмотрел в заросли жимолости сначала одним блестящим чёрным глазом, потом другим, а затем взглянул на Олинн как-то осуждающе и каркнул снова, уже настойчивее. Будто сказал: «Что же ты, бестолковая такая, не видишь! А ты посмотри! Посмотри, говорю тебе!» А потом тяжело перепрыгнул на другую ветку, ещё ниже, продолжая внимательно разглядывать что-то в кустах.

Олинн остановила лошадь, заправила за ухо выбившуюся каштаново−рыжую прядь и махнула Торвальду, следовавшему за ней на кауром жеребце. Торвальд, её сопровождающий, когда-то был хирдманом[3] у старого ярла Олруда, славным воином и охранял самого хозяина замка. Но после ранения лишился глаза и порвал связки на правой руке, вот его и отправили чем полегче заниматься — сопровождать Олинн, младшую экономку замка. Да и стар он уже, хотя до сих пор ещё крепок, как скала, вот только правая рука не владеет мечом в полной мере, а левой много ли навоюешь? А так, помочь с поклажей, лошадь запрячь, отогнать зверя, да и вообще, сильные руки всегда нужны в хозяйственных делах. И с Торвальдом хлопот никаких. Сказано нести — несёт, а сказано стоять — будет стоять и ждать, пока Олинн занята. Ведь хозяйственных дел у Олинн Суонн всегда немало.

А уж мачеха спуску точно не даст и за нерасторопность от неё обязательно влетит, и отец не заступится. Никогда не заступался. Да и суровый он. Пожалуй, даже слишком. На глаза ему тоже лишний раз лучше не попадаться. А последний год он вообще всё больше в военных походах и в Олруде бывает редко. Вот и крутись, хоть белкой, хоть болотным ужом, а всё успевай — отрабатывай кусок хлеба и крышу над головой. А с Торвальдом просто: он рад и ласковому слову, и Олинн для него как внучка, всё считает её ребёнком, хотя на самом деле ей уже девятнадцать. Вот только ростом она не вышла, огромному северянину чуть выше плеча будет, и поэтому он ласково зовёт её «пичужкой».

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

Торвальд спрыгнул на землю, вытащил кинжал и принялся крутить своей большой кудлатой головой, оглядываясь вокруг. Волосы у него светлые, но от седины стали пепельно−серыми, и он просто перехватывает их кожаным ремешком, а не бреет виски, как остальные хирдманы, оставляя для красоты пышный гребень. Один глаз закрывает повязка, а в длинные белоснежные усы вплетены многочисленные серебряные колечки. И каждое что-то значит: имя, род, победы в боях…

С такой охраной ей никакой зверь не страшен! Ни зверь, ни человек…

Олинн посмотрела на ворона и прислушалась. Где-то на склоне по верхушкам сосен пробежал ветерок, сойки перекликнулись в дальней роще и затихли. Тянуло сыростью и мхом от ручья, а с солнечного пригорка — спелой княженикой и нагретой лиственничной хвоей. И кроме журчания воды да пересвиста соек, и вовсе ничего…

− Эй, пичужка? — тихо позвал Торвальд, не понимая, что привлекло внимание его хозяйки. — Чего переполошилась-то?

− Т−с−с−с! — Олинн приложила палец к губам, продолжая слушать окружающие звуки.

Тихо-то как…

Но ворон смотрел на Олинн и ждал.

− Ну? Чего уставился? — пробормотала она, глядя на любопытствующую птицу. — Иду я. Иду. Мог бы и подсказать, что там!

Она махнула рукой Торвальду, указывая сначала