А.Д.А.М. (СИ) - Хоффман Рита

Шпаклевка, грунтовка, краска цвета свежей рвоты, «хорошего дня, приходите еще».

О чем это он? Ах, да, Лиза.

Глаза темные, банальное сравнение, но оттенком напоминают вкусный кофе, который он пил в кафе рядом со школой. Карие, разбавленные молоком, как вам такое? Кто вообще откажется заговорить с такими глазами? Левый, правда, периодически превращается в прицел, ей, как механику, разрешили поставить модификацию глазного яблока. Талантов у нее оказалось гораздо больше, чем ему показалось на первый взгляд — помимо прекрасных глаз Лиза оказалась обладательницей незаурядного ума и удобного дивана, на котором она разрешила ему перекантоваться несколько недель, пока он не снял квартиру. Ладно, опять он преуменьшает. Еще Лиза круто шутит, больно бьет и держит в страхе весь квартал.

На кой черт этому парню пила? Ладно, «приятного дня, приходите к нам еще».

Лизе тридцать три, она крепкая физически и крепко пьющая, у нее в кошельке лежат права на управление всеми видами транспорта, от мотоциклов, до грузовиков, а кредиты у нее всегда в глубоком минусе, потому что она чинит все и всем, чаще в долг, иногда за еду и возможность попрактиковаться в нанесении татуировок. Его она приютила в обмен на истории из сытого детства и возможность покрасить его светлые волосы в ярко-голубой, такой, от которого в глазах начинало резать. В доме Лизы запрещено задавать вопросы, свободу она ценит выше всего прочего, уходи, приходи, делай что хочешь, но не спрашивай ее ни о чем. Захочет — расскажет сама, а болтать она любит, так что досадная необходимость спрашивать отпадает сама собой. Живет она над мастерской, по утрам тренируется на турнике, потом сытно завтракает. Чаще всего он готовил для нее, потому что чувствовал, что должен отплатить за гостеприимство и помощь. Как-то раз заикнулся об этом и именно в тот день узнал, что Лиза больно бьет.

— Ни хрена ты мне не должен, понял? — рыкнула она и встряхнула кисть, которой только что огрела его по лицу. — Диван я обменяла на твои байки про богатенькую семью, а завтраки мне наготавливать из чувства долга не надо!

На следующее утро он приготовил ей завтрак, потому что хотел это сделать.

Краем глаза увидел, как Эш флиртует с девчонкой, пока ее родители спорят у стенда с дверными ручками. На вид ей лет пятнадцать, снова ходит по тонкому льду, однажды кто-то настучит на него и остаток дней он проведет среди мужиков, одетых в одинаковую форму.

— Как сегодня многолюдно, даже дух не перевести. — Эш облокотился на стойку. — У меня сегодня…

— Сколько ей лет?

— Откуда я знаю? Раз раздает свой номер, значит достаточно. — он безразлично пожал плечами и достал телефон. — Мой социальный рейтинг катится к херам. А у тебя что?

— Сто лет не заглядывал туда. — соврал он.

Зачем смотреть на то, как цифры, над которыми трудилась вся его семья, стремительно обваливаются? Социальный рейтинг складывается из всего — из данных о твоей семье, их заслугах и проступках, из данных о твоей школе, успеваемости, работе, это проклятое приложение считает, сколько раз ты был в церкви, оставляешь ли пожертвования и все в таком духе. Говорят, даже Иисус не поднялся бы в этой системе выше семидесяти делений, куда уж ему, простому смертному. Хотя, отец оставил ему отличный рейтинг — в семь лет он шел в школу твердым пятидесятником. Поэтому и школа была не простая, и район, в котором они жили, и машина, на которой ездили. В четырнадцать, когда сняли ограничение по детскому возрасту, он за неделю дропнул рейтинг на одиннадцать делений. Тогда отец впервые ударил его.

По закону проступки детей влияют на рейтинг родителей достаточно слабо, особенно после достижения четырнадцатилетнего рубежа. Но отец не мог позволить, чтобы кто-то портил репутацию его семьи, поэтому решил действовать радикально. Почти год он держал его дома, отвозил в школу и привозил домой, запирал в комнате, нанял онлайн репетиторов, отнял все гаджеты, запретил подходить к приставке. А еще он запретил матери и братьям с ним разговаривать.

Через год крыша поехала бы у кого угодно, особенно у подростка, которого лишили общения с целым миром. Он одичал, стал бояться выходить на улицу, заработал панические атаки и мигрень. Зато социальный статус поднял на шесть делений, подползая к тому, которым наградил его отец.

— Если упадет еще на пять, плату за проезд в автобусе поднимут, а я и так еле-еле концы с концами свожу. — оказывается, Эш все это время продолжал жаловаться. — Что бы такого хорошего сделать?

— Предлагаю, наоборот, перестать заниматься тем, чем ты занимаешься. — он надеялся, что приятель поймет намек.

— Слушай, игры спасают меня от повседневности. Хватит того, что каждый из моих родственничков считает, что имеет право попрекать меня этим, тебе я этого делать не позволю. — кажется, Эш действительно разозлился.

Ну, раз игры позволяют ему сбежать от реальности, — пусть сбегает. Правда, раньше реальность у него была другая — работа в хорошей компании, жена, небольшой бизнес. Вот от этого ему помог сбежать подпольный игровой клуб и искусственная самка человека, созданная по образу и подобию его внутриигровой подружки.

Осуждать не в его стиле, а вот жалеть — очень даже. Видеть, как Эш падает на социальное дно было неприятно, даже четыре года назад, когда он впервые попал в Двенадцатый квартал, этот парень выглядел куда лучше.

— Я не хочу видеть этот взгляд, понял? — Эш перегнулся через стойку и схватил его за грудки. — Тебе-то все легко далось, наверное, вот и строишь из себя не пойми что!

— Да, — кивает и мягко разжимает пальцы приятеля, — именно так. Моя жизнь была слишком спокойной и сытой, поэтому я просто не понимаю, что от реальности можно захотеть сбежать.

В действительности он хотел сбежать от мира всю свою жизнь, с того самого момента, как в его детском сознании появилось «Я». Осознав себя личностью, он понял, что ходить в церковь ему вовсе не нравится, что хорошо учиться скучно, что его отец — тиран, запугавший мать до нервного тика. Сбежать в онлайн миры, которых наплодилось огромное множество, можно было легко, да только глава семьи в очередном приступе гнева вырвал устройство виртуальной реальности из сети и вышвырнул в окно, доходчиво объяснив, что игроков под своей крышей не потерпит.

— Обслужи покупателей. — бросил Эш. — И больше не выводи меня!

Семь часов вечера — официальный рубеж, за которым начинается настоящая жизнь. К этому времени спина затекает так, что разогнуться почти невозможно, дружелюбная улыбка приклеивается к лицу и отодрать ее получается только к одиннадцати.

Загрузил отчет по кассе, запихал форму в шкафчик, опять пообещал себе купить для него новый замок. Не то что бы у него было, что красть, но…

Отдал ключи сменщикам, вышел через главный вход и нос к носу столкнулся с женщиной, караулившей кого-то.

— Здравствуй! — выпалила она.

— Нет! — сразу же рявкнул он и попятился.

Снова! Его снова поджидают после работы!

— Не знаю, что вы подумали, — он говорил торопливо, попутно нащупывая в кармане ключи, — но я не флиртовал с вами.

— Но… — лицо женщины вытянулось и побледнело.

Он видел это выражение уже несколько раз. Обезумевшие от одиночества жительницы города готовы принять за знаки внимания все что угодно, даже обычное дружелюбие. Посмотрев на их мужей, становится понятно, почему они стремятся вырваться из замкнутого круга своей жизни хотя бы на мгновение, но, пожалуйста, только не за его счет!

— Вы очень милая, правда, — врал и не краснел, — но я не занимаюсь этим. И вам не нужно, хорошо? Идите домой, пожалуйста.

Она ничего не сказала, запахнула видавший лучшие времена жакет и быстрым шагом пошла в сторону метро. На душе сразу стало легче.

Закинул рюкзак на спину и почти бегом пошел в сторону Двенадцатого квартала. Эти женщины, несчастные, ждущие, жадные до ласкового слова, — они пугают его. Лиза предупреждала, что ему придется отбиваться от навязчивых ухаживаний и «липкого» внимания, но он думал, что она говорит о разукрашенных, испещренных татуировками девчонках, и был, в целом, не против их появления в его жизни. Но оказалось, что у ярких жительниц квартала были целые стаи таких же ухажеров, которые смотрели на него, раскрыв огромные пасти, сверкая неоновыми зрачками, защищая свою территорию. Ему же достались одинокие, побитые жизнью женщины, одетые в серую растянутую одежду, которые смотрели на него голодными глазами, будто он — кусок мяса на витрине, из которого торчит заманчивая бирка «скидка 70 %».