Хранительница его сокровищ (СИ) - Кальк Салма

— А её кровь? Она проверила кровь?

— Проверила. Магии не обнаружено. Но во всём остальном — та самая реакция, которая нам нужна. Эта женщина сможет увидеть Скипетр и взять его в руки.

— Не удержит, — невесело хмыкнул Амброджо.

— А вдруг мы чего-нибудь о ней не знаем? — устало рассмеялся Астальдо. — Но ты прав, её не отпустишь в одиночку. Ей потребуется телохранитель.

— Снова здорово! Где мы найдём телохранителя? Нужен воин, да хорошо бы такой, чтобы ещё и маг, мало ли что. И чтобы посреди дороги не передумал нам служить!

— А вот тут у меня есть одна чудная идейка. Помнишь то чучело, что сидит в нашем подвале? — Астальдо продолжал улыбаться.

— Какое… Что? Его? С ума сошёл? Кто нам даст-то его выпустить?

— А мы ни у кого не спросим. Пообещаем ему свободу в обмен на помощь нам, он за два месяца уже так истомился, что согласится на всё, только бы дали глотнуть свежего воздуха.

— А потом герцог нам покажет Пришествие Тьмы, — кисло кивнул Амброджо.

— Кто же расскажет герцогу? Никак не я. И не ты, если хочешь успеха экспедиции. А когда мы добудем Скипетр, то знаешь, куда мы засунем герцога с его мнением?

— Ты так уверенно говоришь, как будто что-то знаешь! — Амброджо с подозрением уставился на собеседника.

— То же, что и ты, — пожал плечами Астальдо.

— Вот что, я ему не доверяю, понятно? Хорошо, он будет охранять женщину, но с ними должен отправиться кто-нибудь, кому я доверять смогу. И кто сможет держать со мной связь.

— А раз связь с тобой сможет держать только маг, то ты намекаешь на меня? — вновь рассмеялся Астальдо.

— Ты за эту женщину, и ты предложил выпустить своего дружка. Вот и следи за ними!

— Фалько мне не друг, мы просто знакомы с детства, а это когда было, вспомнил тоже, — проворчал Астальдо. — Я бы и отправился прогуляться, а то засиделся, непорядок. Но кто будет заниматься здесь всем вместо меня? Неужели курносый пройдоха Джиакомо?

— Ну, он, — кивнул Амброджо. — Он не так хорош, как ты, но я ему тоже доверяю.

— Доверяй, кто же тебя неволит? Только лабораторию я опечатаю, в своей будет работать.

Амброджо вздохнул — снять печати Астальдо был способен только главный придворный маг господин Карло Реццо или кто-нибудь такой же силы, но о таком маге Амброджо ничего не знал.

В следующий раз Лизавета очнулась белым днём. То есть, там, где она очнулась, было окно, и в него совершенно недвусмысленно светило солнце. Лизавета встала с кровати, выглянула и убедилась — да, солнце.

Обычные деревянные створки, застекленные затейливым цветным стеклом, оказались приоткрыты, и на улице стояла прямо жара. В октябре, ага. Небо синее, на нём ни облачка. Но воздух как будто влажный. Да где ж она оказалась?

Окно выходило в занятный внутренний двор. Большой и квадратный, образованный белыми двухэтажными постройками. Посреди торчал каменный круг — колодец, наверное? — а по периметру росли олеандры. Цветущие.

В родном городе Лизаветы олеандры росли только в помещении. И далеко не каждый из них цвел хоть раз в жизни.

В тени одной из построек стояли мраморные лавки, на двух сидели люди. Все они были одеты в балахоны с капюшонами, скрывающие лица и подпоясанные верёвкой. Такие балахоны из небелёного льна Лизавета уже видела в своё предыдущее пробуждение.

Комната же оказалась простой и белой, в ней, кроме деревянной кровати, стояла только лавка. Пол был покрыт какой-то плиткой.

Итак, она где-то. Неизвестно где.

В прошлое пробуждение ещё зверски болела голова, сейчас всё было спокойно. И она даже не ощущала той страшной слабости, которая всегда разбивала после приступа. Вообще Лизавета чувствовала себя выспавшейся, отдохнувшей и полной сил — ну, года два-то с ней точно подобного не случалось. А то и поболее. Экзамены Настасьи, сначала за девять классов, потом вот за одиннадцать. Вадим и его измена — он же им всем нервов-то помотал изрядно, и ей, и Насте, и своим родителям. Мама и папин инфаркт. Только брат Вася был благополучен — потому, что характер такой. Он ко всему и сам относился спокойно, и его жена Натка была такой же, и дети у них тоже нормальные.

Ладно, ей же сейчас расскажут, что это и где она вообще. То есть, хотелось бы в это верить.

На Лизавету кто-то надел широкую белую льняную рубаху до пят. При беглом осмотре рубаха показала ручные швы, все срезы ткани были аккуратно в эти швы упакованы, а горловина и рукава собирались и завязывались плетёными шнурками. Очень мило, конечно, рубаха выглядела чистой и вообще как бы не новой, но где её родная одежда?

Оказалось — на лавке рядом. Всё было чистым и сухим — трусы, лифчик, колготки, носки, джинсы, блузка, на полу кроссовки. Аккуратной кучкой сложены часы (стояли), телефон (выключен и не включается), серебряные серьги в виде крупных листьев с прожилками и такая же подвеска на цепочке. Браслет с шармами и кольцо в виде змея, кусающего свой хвост. Всё, что на ней было, до самой последней бусинки, ничего не пропало.

Лизавета переоделась в своё. Потом подумала, сняла колготки и затолкала в карман джинсов — жарко. Попыталась открыть дверь, оказавшуюся тяжёлой и толстой. Едва хватило сил пихнуть её и выглянуть наружу. Там был длинный коридор, в него выходили такие же двери.

Девочка на вид моложе Насти сидела на подоконнике неподалёку, она закрыла какую-то увесистого вида книгу и бросилась к ней.

— Госпожа, вы проснулись? С вами всё в порядке?

— Здравствуйте, — Лизавета оглядела девочку.

Девочка как девочка. В черном льняном платье до пят, зашнурованном спереди. Совсем юное круглое лицо, искрящиеся любопытством тёмные глаза и длинная коса, перевязанная верёвочкой.

— Скажите, что вам угодно? Омовение? Трапеза?

Лизавета задумалась. Какая, к чёрту, трапеза!

— Туалет у вас где?

— Извольте, сейчас покажу. Следуйте за мной. Меня зовут Аттилия, я буду служить вам здесь.

Девочка Аттилия привела её в помещение в самом конце коридора, там стояли тазы — несколько, две прикрытых крышками бочки и большая жестяная бадья — одна. Никаких кранов или труб видно не было.

Вместо туалета было предложено расписное керамическое ведро — вот здрасьте, приехали. Но других вариантов не наблюдалось, да и девочка вела себя совершенно естественно. Что делать, пришлось прилюдно распаковывать джинсы и прочее, а как иначе-то?

Впрочем, потом Лизавета сняла блузку, потому что не умела умыться так, чтобы не облиться.

Для умывания девочка налила воду из бочки в красивый керамический же кувшин, и поставила на лавку у окна, и вытащила керамический тазик — видимо, лить туда. Так и оказалось. Вода была холодной. Зубы чистили порошком из перламутровой коробочки, и щёточкой с перламутровой ручкой. Также Лизавете был предложен кусок приятно пахнущего чем-то цветочным полупрозрачного розового мыла.

— А если голову мыть, то что, тоже холодной водой? — спросила Лизавета после того, как вытерлась льняным полотенцем.

— Нет, зачем же холодной? — рассмеялась Аттилия. — Маги нагреют, сколько нужно, служки принесут. Вы скажите, если надо, я передам, всё сделают!

— Мне надо поговорить с кем-нибудь, кто здесь главный.

— Обязательно. Господин Астальдо велел сообщить, как вы проснётесь и будете готовы.

На стене нашлось и зеркало, большое, в рост, необыкновенно прозрачное. В нём Лизавета увидела обычную себя — разве что без мешков под глазами, лицо ощутимо посвежело — видимо, после хорошего долгого сна. Все её восемьдесят килограммов на месте — на животе, на спине, на щеках, никуда не делись. Это она, сомнений нет. Сомнения были в окружающей её реальности.

И тут Лизавету как громом поразило — линзы же! Где её линзы?

Близорукость была особенностью, которую приходилось учитывать всю жизнь, Лизавета уже и не помнила, как это — смотреть и всё видеть. Очки она носила с начальной школы, годам к шестнадцати — с толстенными стёклами в палец толщиной, от которых на щеках оставались продавленные полосы. Как только она заработала достаточно денег, так сразу же купила свои первые контактные линзы. Привыкание шло долго, полгода у неё то и дело текли слёзы, коллеги на работе посмеивались — нужно ли так над собой издеваться, но Лизавета упорно шла к своей цели — ходить без очков. И победила. Теперь очки оставались для дома, а наружу она выходила только в линзах. Правда, в последние годы стал подкрадываться страшный зверь дальнозоркость, и это было смешно — дальнозоркой Лизавета была в линзах, а без ничего и в очках по-прежнему близорукой. Нет в жизни счастья, в общем.