Снежная Леди (СИ) - Соколова Надежда Игоревна

Мою ладонь твоей накрой,

Твоей накрой,

Твоей накрой

И поклянись своей рукой,

Что будешь ты моя.

Я знал любви слепую власть,

И многих мук мне стоит страсть,

Но я любовь готов проклясть,

Пока ты не моя.

Мгновенный взор девичьих глаз

Мне сердце покорял не раз,

Но полюбил я лишь сейчас,

Красавица моя.

Роберт Бернс. «Мою ладонь твоей накрой»

Ближе к обеду в кабинете появилась бабушка.

— Ох, Вита, — покачала она головой и взъерошила мне волосы, — дед был в ярости, когда узнал.

— Ба, — поморщилась я, — это моя жизнь, и мой выбор. Как, кстати, вы узнали?

— Понятия не имею, что тебе наговорил этот оборотень, но когда совершается таинство брака, не важно, в каком мире и кем именно, бог-покровитель расы узнает об этом. В данном случае мы с дедом, как твои близкие родственники, почувствовали, что ты вышла замуж. А вместе с нами почувствовал и твой отец.

Ах, вот каким образом он так быстро объявился.

— Заодно и узнал, что у него есть дочь, — фыркнула я. — Сюрприз, полагаю, получился, что надо.

Бабушка скорбно покачала головой:

— Вита, милая, ты жизни не видела, не знаешь практически никого. Первый раз ты поспешила с браком, теперь ты повторила свою ошибку. Но в данном случае развод уже невозможен.

— То есть ты сразу поставила крест и на Парисе, и на наших с ним отношениях? — нахмурившись, уточнила я.

— Вита, вы друг друга не знаете, ты не любишь его, а он — тебя.

— Но без симпатии, искры между двумя, такой брак не совершился бы. Так?

Бабушка недовольно поджала губы и молча вышла из кабинета.

Действительно, что со мной, упрямой, спорить. Только даром время терять.

В течение следующих пяти дней я познавала все «прелести и радости» жизни в браке. Мы с Парисом могли несколько раз за день поссориться и помириться. Конфетно-букетный период, как и постельные игры, проходил у нас довольно бурно. Парис не горел особым желанием ухаживать за мной, я хотела романтики, а потому скоро по выражению лица оборотня вся гостиница знала, насколько хорошо у него идут дела на личном фронте.

С бабушкой и дедом, решившими остановиться в гостинице на неопределенный срок, мы обедали и ужинали, то втроем, то вчетвером. Мои любимые родственники не скрывали своего отношения к Парису и общались с ним сухо, заговаривая только при необходимости.

А вот Малиса… Малиса развернулась. Она соблазняла неженатых клиентов голыми коленками, устраивала вечера для пар и одиночек, пыталась даже украшать гостиницу, но тут уже я решила, что хорошего понемножку, и остудила ее пыл.

Через пять дней в дверь кабинета постучала Лина. Я, уставшая, взвинченная, после очередной ссоры с Парисом, уставилась на Лину недовольно, даже зло.

— Там твой отец, номер выбирает, вместе с какой-то женщиной, — ничуть не смутилась Лина. — Женщина эта на тебя очень похожа.

Я нахмурилась: кого еще принесло в гостиницу? Тем более, в такое-то время? Отец — понятно, видимо, захотел научить уму-разуму глупую дочь. А женщина? Да еще и похожая на меня?

Спускаться на ресепшн желания не было, но я все же вылезла из кресла и пошла вместе с Линой. Надо самой все посмотреть, разведать, понять, кто там пожаловал.

Отец, элегантно одетый, настоящий модник, действительно у стойки ресепшена выбирал номер, расспрашивая о чем-то Агнессу. Та отвечала, на этот раз не пытаясь строить глазки. Видимо, Лина успела просветить ее, кто именно пожаловал.

Рядом с отцом стояла женщина средних лет, невысокая, чуть сгорбленная, как будто на нее давил груз проблем. Она или плакала, или собиралась заплакать — платок был прижат к глазам.

Услышав наши с Линой шаги, женщина обернулась, растерянно посмотрела сначала на нее, потом — на меня и тихо позвала:

— Вита, доченька…

Я словно увидела себя в зеркале лет через двадцать. Те же черты лица, тот же разрез глаз, та же прическа. Только волосы у женщины были рыжими, а глаза — серо¬зелеными.

— Познакомься, Вита, — иронично усмехнулся отец, — твоя мать Ольгера. Не правда ли, трогательная встреча?

Мать? Источник Забвения не просто так называется. После него нельзя ничего вспомнить. И все же…

— Вита, доченька, — расстроенно повторила женщина.

Позади меня раздался тихий вздох. Я повернулась: бабушка. Стоит, прислонившись к стене, возле лестницы, недоверчиво смотрит на ту, кто, похоже, является моей матерью.

— Ольгера… Но как?!

Да, мне бы тоже хотелось это знать.

В номер-люкс, в котором жили бабушка с дедом, мы зашли впятером: мои родители, собственно бабушка и дед, и я, соблюдавшая дистанцию между мной и матерью и пытавшаяся по дороге обдумать сложившуюся ситуацию.

 — Восстановление после Источника Забвения невозможно, — дед выглядел хмурым и растерянным.

— Официально — да, — мой отец сел рядом с моей матерью на небольшой диванчик, — неофициально всегда и от всего можно найти лекарство. Были бы деньги и связи. В моем мире есть средство, способное помочь тем, кто выпил из Источника. Только о нем стараются не распространяться. Во избежание скопления желающих. Но для матери моей неожиданно появившейся дочери, — отец насмешливо сверкнул глазами, — я нашел возможность заполучить это средство.

Тихий всхлип рядом с ним показал, что его старания не оценили.

— Как ты проник к нам в дом?

— К вам — никак. Дождался, пока Ольгера выйдет в сад. А там — немного обаяния и настойчивости, щепотка везения — и моя бывшая дама сердца сама все вспомнила.

Отец говорил язвительно, явно пытаясь спустить пар.

— Радонис, — снова всхлипнула мать.

— Да, милая? Может, объяснишь, наконец, здесь, при всех, что произошло? И почему, во имя мироздания, ты ничего мне не сказала о своей беременности?!

На последнем слове отце сорвался, повысил голос.

— Радонис, — предупреждающе качнул головой дед.

— Что, Ларкар? Тебя ведь тоже лишили возможности общаться с родной внучкой. Ты должен понимать мои чувства.

Дед промолчал. Бабушка закусила губу. Мать все так же всхлипывала.

Дочурка, пусть со мной беда

Случится, ежели когда

Я покраснею от стыда,

Боясь упрека

Или неправого суда

Молвы жестокой.

Дитя моих счастливых дней,

Подобье матери своей,

Ты с каждым часом мне милей,

Любви награда,

Хоть ты, по мненью всех церквей,

Исчадье ада.

Пускай открыто и тайком

Меня зовут еретиком,

Пусть ходят обо мне кругом

Дурные слухи, —

Должны от скуки языком

Молоть старухи!

Роберт Бернс. «Моему незаконнорожденному ребенку»

— Я… Я любила тебя, Радонис… Я думала… Мы… Ты и я… — доносилось сквозь всхлипывания.

— Любила? У нас было пять встреч, три из них точно подстроенные тобой. О какой любви можно говорить?!

— И на какой из них ты затащил мою дочь в постель? — подняла брови дед.

— Не поверишь, Ларкар, но это она меня опоила, на последней встрече.

Ольгера, твои родители и дочь все еще ждут от тебя правду.

Всхлипы на какое-то время участились, затем резко прекратились. Мать всхлипнула последний раз и отняла платок от опухшего лица.

— Да, я виновата. Я взяла у мамы духи, те самые, способные приворожить любого мужчину. А потом, на последнем свидании, подлила тебе в вино несколько капель голуринии.

Бабушка тихо ахнула. И я могла ее понять. В одной из прочитанных мной книг голуриния описывалась, как сильное приворотное средство.

— Я была уверена, что забеременею, а ты, узнав о ребенке, позовешь меня в жены, — тихо продолжала мать. — А потом, когда узнала, что действительно жду ребенка, отправилась к тебе. А ты…

— А я был на свидании с любимой женщиной. По-настоящему любимой,