Айзек Марион - Новый голод

— Пошли, — сказала она, хватая брата за руку.

Они пролезли через кучу арматуры, оставшейся от разбомбленного Макдональдса, перелезли через ржавые груды автомобилей, и в далекой дымке поднялась она: Эйфелева башня с летающей тарелкой на вершине.

— Что это? – спросил Аддис.

— Это Спейс—Ниддл. Я думаю, мы в Сиэтле.

— Что такое Спейс—Ниддл?

— Это… Я не знаю… Это по части туристов.

— А что это за круглая штука наверху? Космический корабль?

— Я думаю, это ресторан.

— А он может полететь в космос?

— Я бы хотела.

— Но это Спейс—Ниддл.

— К сожалению, Адди.

Он хмуро уставился в землю.

— Но на космических кораблях нет еды. А в ресторанах есть.

Он снова с надеждой поднял глаза.

— Мы можем туда подняться?

— Я не знаю. Пойдем, глянем, есть ли еще электричество.

Намного страшнее быть одному в городе, который функционирует и освещается, чем тот, который погиб. Если везде будет тихо, можно представить, что ты на природе. Лес. Луг. Сверчки и пение птиц. Но труп цивилизации неспокоен, как те существа, что бродят сейчас по кладбищам. Он мерцает и подмигивает. Живет сам по себе.

Когда проявились первые признаки конца – тут беспорядки, там расколы, возникло слишком много междоусобиц, и уже нельзя было отмахнуться от принципа «мальчишки есть мальчишки» — люди начали готовиться. Каждая крупная компания установила генераторы, и когда нефтяные вышки вместо нефти начали выкачивать грязь, и все стратегические запасы сгорели на алтаре конца света, внезапно солнечная энергия не показалась такой капризной. Даже ярые верующие в непобедимость Америки заткнули рты и смотрели на горизонт широко распахнутыми глазами, в которых читалось только: «О, черт!». Повсюду появились солнечные батареи, сверкающие голубизной на крышах высотных зданий и пригородных газонах, на рекламных щитах, закрывая улыбающиеся лица моделей подобно прямоугольникам цензуры.

Но конечно, к тому времени было уже поздно предпринимать такие детские попытки. Но, по крайней мере, это последнее отчаянное усилие обеспечило несколько лет света для следующего поколения, пока не погасло окончательно.

Нора сжала руку брата, и они направились к Спейс—Ниддл. Солнце садилось, и один за другим на башне вспыхивали огни. На самом кончике шпиля мигал огонек – маяк для самолетов, которые уже никогда не взлетят.

В отдаленной части Земли, куда никогда не ступала нога человека, природа стала свидетелем странного зрелища. Двигалось нечто мертвое. Вороны неуверенно облетали это. Крысы принюхивались к запаху, исходящему от него, пытаясь сопоставить то, что видели глаза, и чуял нос. Но высокий человек не знает о том эффекте, что он производит на окружающую среду. Он занят тем, что учится ходить.

Это сложно, и человек очень горд своим прогрессом. Его походка далека от изящной, но он прошел уже довольно далеко от того места, где произошла ужасная сцена его рождения. Черный дым остался далеко, превратившись в пятно, и человек больше не ощущает запаха разложения блондинки.

«Левая нога вверх, вперед и вниз. Тело вперед, правая нога вперед, левая позади».

Повторяй.

Он знает, что руками тоже нужно что—то делать, но еще не понял, что. Размахивать? Взмахивать? Пока он только поднял их впереди себя и концентрируется на передвижении. Один шажок за раз.

Он вспомнил еще кое—что. Общие слова: трава, деревья, небо, и, в общем, мир. Он знает, что такое планеты, что он находится на одной из них, и она зовется Землей. Он не уверен точно, в какой стране сейчас, но думает, что она называется Америка. Он знает, что полоска ткани вокруг его шеи – это галстук, того же цвета, что и кровь, сочащаяся от укуса на ноге, быстро темнеющая. Вакуум в голове не такой болезненный, как раньше, но в человеке появилось что—то еще. Ощущение пустоты в животе, ползущее вверх, ко рту, которая тянет его вперед, как лошадь.

«Куда мы идем? — спрашивает он у пустоты. – Ты отведешь меня к людям?»

Ответа не последовало.

Высокий человек может сказать, что Земля – это мир травы, деревьев и воды. Он чувствует, что она должна быть красивее, чем есть. Река болезненного зеленовато—коричневого цвета. Небо голубое, но не красивое. Слишком бледного, почти серого цвета. Он помнит небо, и оно было другим, когда он сидел на крыше под полуденным солнцем, потягивал пиво и слушал крики своего отца, и реки были чище – опустившись на дно, он задерживал дыхание, мечтая никогда не подняться на поверхность, но пустота выдергивает его из задумчивости. Он продолжает идти.

Деревья растут все ближе к реке, пока обойти их уже не представляется возможным, и вскоре он останавливается и смотрит в темную область, где деревьев очень много – лес. От него исходит запах плесени и гнилой земли, и человек чувствует необъяснимый ужас. Дыра. Черви. Темнота. Сон. Словно огромный рот и горло, уходящее вниз, вниз и вниз, в бесконечность, но выбора нет. Он входит в лес.

Джули смотрит на затылки родителей, сидящих на передних сиденьях, словно каменные идолы. В течение двух часов никто не разговаривал. Она наблюдает, как деревья и поля сменяются опустевшими зданиями, автозаправками, студенческими городками. «Добро пожаловать в Беллингам» гласит надпись на стене, и какой—то веселый вандал дорисовал баллончиком «Д», перечеркнув «Беллинг» и «М».

«Добро пожаловать в БеллингАмД»

В ее голове вспыхивает искорка узнавания, и она наклоняется к передним сиденьям.

—Эй! Тут же живет Никки!

Отец смотрит на нее через зеркало заднего вида.

— Кто?

— Моя подруга по переписке. Племянница почтальона.

— Девочка, которая отправляла тебе Викодин.

— Да, папа, именно она. Нам нужно остановиться.

— Беллингам закрыт. Там нет ничего, зачем можно было бы остановиться.

— Может, она все еще там.

— Маловероятно.

— Пожалуйста, мы можем проверить? – она пытается поймать взгляд отца. – Она – моя подруга.

Он не отвечает. Она ждет, готовясь принять очередной отказ. Но к ее удивлению, отец сворачивает вниз, к съезду.

— Джон? – с беспокойством произносит мать, но он не обращает внимания. Они въезжают в БеллингАмД.

Улицы завалены брошенными автомобилями, и Тахо аккуратно лавирует между ними. Джули прижимается лицом к стеклу, ища в окнах домов признаки движения. Большинство из них закрыто. Те, что не закрыты – разбиты. В одном из таких окон в темноте гостиной она замечает вялое, раскачивающееся движение, но ничего не говорит.

— Где живет Никки? – спрашивает отец добродушным и оптимистичным тоном, заработав в ответ холодный взгляд жены.