Лили. Ведьмина внучка (СИ) - Ланг Анна

Первый страж порядка нехотя выписал аусвайс и произнес:

— Грюненвальд, смотри мне! Если замечу, что ты промышляешь контрабандой, или хуже того, помогаешь грязнокровкам, отправишься вместе с ними по этапу!

Ковальски торопливо закивал, и потянул Лили с собой. Девочка не успела рассмотреть первый этаж аптеки, аптекарь провел ее в маленькую комнату и велел ждать.

Комнатка, несмотря на потрёпанное одеяло на кровати, облупившийся шкаф и вытертое бархатное кресло, казалась уютной. Лелек вернулся с кружкой молока и мягким калачом.

— Ешь. А потом рассказывай.

Лили подумала, что никогда не ела ничего вкуснее.

— Мы жили с бабушкой в деревне, знаешь, в одной из тех деревенек, куда ездят туристы летом, водят своих болонок по нашим лугам, пугаются коров, едят яблоки и пьют пиво в таверне, а жители и рады принимать городские семьи на постой.

Бабушка была травницей, к ней ходили жители всех окрестных деревень, да что там, она и коров, и коз лечила. Однажды Вильда, дочка старосты, забеременела во грехе, и пришла к бабушке, чтобы убить младенца. Бабушка, конечно же, отказалась, а та пошла к какой-то травнице из соседней деревни. И у Вильды умер не только ребеночек во чреве, но и она сама. Она обвинила во всем бабушку.

В тот год на деревню обрушилась страшная засуха, случился недород, погибла вся рожь. Нас обвинили во всем, и мы сбежали в город. Бабушка погибла под бомбежками.

— А мать, почему она сбежала?

— Моя мама … сбежала с заезжим коммивояжером, когда мне было 2 года. Она никогда не хотела работать, ходила на все ярмарки, праздники, на все танцы на площади. Этот заезжий пообещал ей золотые горы, она бросила меня на бабушку, написала короткую записку и сбежала. С тех пор мы о ней ничего не знали.

Лили не стала говорить Лелеку, что в их семье ведьм мужчины не задерживались. У бабушки не было мужа, отец Лили тоже не знал о ее существовании.

— Все, девочка моя, давай спать. Будет день, будет пища, — подбодрил Лили Лелек.

— Завтра я схожу в лес, травок набрать.

Аптекарь радовался тому, что приютил девчонку, и пообещал себе, что постарается уберечь Лили от опасностей квартала.

Лили проснулась от заунывного пения, странного, пробирающего до костей.

“Отец милосердия, обитающий в высотах, по великой милости Своей пусть с состраданием вспомнит Он благочестивых, прямодушных и непорочных — все общины святых, отдавших свои жизни во имя освящения Имени Его.”

Вокруг необычного мужчины собрались старухи, кто-то в кружевной шали, кто-то в балахонистых черных платьях, они подпевали этой молитве. Лили поняла, что на душе у нее становится спокойно.

Девочка спустилась на первый этаж. В маленькой пристройке худая, прямая как палка и строгая женщина варила кофе.

— Проснулась? Завтракать будешь?

— Вы, наверное, Ансельма? А я…

— Знаю, знаю, ты Лили, помощница господина аптекаря.

Перед Лили поставили тарелку с черным хлебом, тонкие ломтики сыра, и кофе, который пах кофе, а не цикорием.

— У господина аптекаря связи, — заметила служанка. — Ты пей, пей.

Ансельма подметила и внимательный взгляд Лили — окна аптеки выходили на площадь.

— Они молятся об усопших.

Вдруг какая-то женщина рухнула, как подкошенная. Лили выбежала на улицу, желая помочь несчастной.

— А кофе-то разлила, кофе, никакого уважения к благородному напитку. И не позавтракала.

Кожа упавшей пожилой женщины отливала желтизной, сухие, похожие на птичьи, руки, дрожали.

— Пойдемте в дом, — Лили повела пожилую женщину в аптеку, она сразу отметила нездоровый цвет лица.

Ансельма поставила перед гостьей стакан воды.

— Как вы себя чувствуете? Что говорит ваш лекарь?

— Дочка, дочка, мой дохтур все никак не может мне сказать, что со мной. Прописал пиявок, но от них только хуже стало. И так кушать хочется, а я не могу…

Лили гладила пожилую женщину по волосам, а в ее голове звучал бабушкин голос:

"Болиголов, частотел, цветы картофеля, ореховая настойка… это рак, Лили. Эти отвары нужно принимать в малых дозах. Помни, девочка, в малых. И без молитвы тоже не обойдешься."

Вернётся Лелек, — подумала девочка, — нужно будет попросить его выписать рецепт.

Так началась жизнь Лили в квартале, окружённом стеной. Скоро все жители города перезнакомились с девочкой, и нередко шли за советами именно к ней.

Лили привыкла к стражам порядка, привыкла к печатям и аусвайсам, и почти не слышала ни про бомбежки, ни про войну, ни про наступление неприятеля.

Прошел почти год, Лили исполнилось четырнадцать, она обрела дом и какую-то уверенность в завтрашнем дне. За стенами квартала шла война, бомбили города, шли бои, люди, выходившие из города на работу, с каждым днём получали все меньше за свою службу, а цены росли как на дрожжах.

Лили видела, как жители постепенно отказывались от всего, лишались развлечений, неотъемлемых гражданских прав, но смирялись и продолжали бороться за хлеб насущный, за призрачную возможность выбраться из закрытого мирка, где с каждым днём становилось все тревожнее и тревожнее.

Бравые стражи порядка, те самые, которые когда-то высмеяли Лили, взяли за обыкновение вламываться в чудом существовавшие магазинчики, то перевернут все вверх дном, то изобьют приказчика на кассе из-за того, что тот недостаточно почтительно улыбнулся, то потушат сигары о нежную кожу танцовщицы в дансинге.

Доставалось и окрестным мальчишкам, нередко ребенку, зазевавшемуся с мячом на дороге, мог прилететь грозный окрик, или того хуже, кулак. Поэтому, как только появлялся зловещий черный автомобиль, жители спешили убраться с глаз долой.

Канун Нового года, ночь святого Сильвестра, тоже запретили праздновать, однако жители города потихоньку провожали уходящий год, и хоть насилие, голод и унижения стали почти привычными, все надеялись, что следующий год все же будет полегче, и что война скоро кончится.

О нелегальном праздновании — ведь теперь Новый год отмечали осенью — стало известно гвардии. Черный автомобиль оснастили громкоговорителем и всем жителям было велено выйти на улицу, без верхней одежды, в мороз.

— Стройсь! — зычно прокричал гвардеец. — Ночь святого Сильвестра вздумали праздновать? Этот варварский праздник запрещен. Империя празднует Новый год 28 октября, а раз вам не хватает веселья, то славьте кенига.

Люди стояли на морозе, каждый на расстоянии метра друг от друга, чтобы матери и отцы не могли согреть в своих объятиях детей и пожилых родителей, пели нестройными голосами о том, как всех ждёт прекрасное будущее, как великий кениг строит империю, и его мудрое правление освещает всех во тьме почище факела.

Лили почти не мёрзла. Она с тревогой рассматривала дрожащих жителей и переживала за Лелека с Ансельмой.

На следующее утро Ансельма сообщила, что уходит.

–

Лили проснулась от странного чувства, как будто бы она вот-вот кого-то лишится.

Девочка спустилась на первый этаж, и ее взгляду открылась разоренная аптека. С утра гвардия успела нанести визит, стражи выгребли тинктуры, порошки, настои и запасы хины. Стражник с дрожащими руками реквизировал запасы морфина. Самому Ковальски строго-настрого запретили ходить по жителям и как-то облегчать последствия ночи, проведенной в исподнем на морозе, запретили и пускать посетителей.

И Ансельма, строгая, скупая на добрые слова Ансельма собиралась сдержать данное в сердцах обещание. Женщина обняла растерянного толстяка, потом обняла и опешившую Лили.

— Как говорил мой папенька, пора делать отсюда ноги. Лелек, — Ковальски досталась очередная порция нравоучений, — неужели ты не понимаешь, что здесь становится все хуже и хуже? Сегодня они выгнали всех на мороз, а завтра расстреливать начнут! Сегодня разгромили твою аптеку, а завтра еще чего похуже учинят! Нет, я не могу здесь больше оставаться, поеду к сестре в деревню, она писала давеча, что до них война так и не докатилась.