Айзек Марион - Тепло наших тел

— Привет.

— Привет.

— Я новенький.

— Знаю.

— Меня зовут Перри.

Она улыбается. Она говорит:

— Я Джули.

Она улыбается. Ее глаза сверкают. Она говорит:

— Я Джули.

Она улыбается. У нее брекеты на зубах. Ее глаза — стихи и проза. Она говорит:

— Я Джули.

Она говорит…

— Перри, — шепчет Джули мне в ухо. Я целую ее в ответ. Она переплетает мои пальцы со своими и сжимает. Я глажу ее свободной рукой по голове, запускаю пальцы ей в волосы. Смотрю ей в глаза.

— Ты хочешь?.. — выдыхаю я.

Она улыбается. Закрывает глаза и говорит:

— Да.

Я прижимаю ее к себе. Я хочу слиться с ней воедино. Не погрузиться в нее, а наоборот — вобрать в себя. Чтобы наши ребра раскрылись и сердца поменялись местами. Чтобы наши клетки сплелись в одну живую нить.

Я старше и мудрее. Я мчусь на мотоцикле по пустынному бульвару в центре города. Джули сидит сзади, обхватив меня руками и ногами. В ее темных очках отражается солнце, она смеется, сверкая идеальными белыми зубами. Мне больше не разделить с ней этот смех. Я смирился с тем, что ничего не изменить, что все останется как есть, пусть даже она и отказывается в это верить. Но хотя бы со мной она в безопасности. Я могу ее защитить. Она так невыносимо красива, что я хочу прожить вместе с ней всю жизнь, она не идет у меня из головы, моей головы, у меня болит голова. Господи, моя голова…

Стой.

Кто ты? Гони воспоминания прочь. Твои глаза пересохли — моргни. Сделай рваный вдох. Ты снова ты. Ты никто.

С возвращением.

Ворс ковра под пальцами. Выстрелы. Встаю и озираюсь, меня пошатывает. Еще ни разу меня не посещало такое яркое видение. Перед моими глазами как будто пронеслась целая жизнь. Слезы щиплют глаза, но железы давно иссякли. Как из перцового баллончика в лицо. Впервые с тех пор, как я умер, мне больно.

Слышу крик и поворачиваюсь. Это она. Она здесь. Джули здесь. Она стала старше — ей, может быть, девятнадцать. Весь детский жирок давно сгорел, его сменили тонкие черты, гордая осадка и крепкая мускулатура. Она сжалась в углу: плачет и вскрикивает — к ней, безоружной, подбирается М. Он всегда находит себе женщин. Их воспоминания для него как порнуха. Я все еще не до конца пришел в себя, но…

Отбрасываю его в сторону и рычу:

— Нет. Моя!

Он скрипит зубами, как будто вот-вот на меня бросится, но тут ему летит пуля в плечо. М ковыляет прочь на помощь еще двум зомби, которые никак не управятся с каким-то хорошо вооруженным сопляком.

Я подхожу к девушке. Она вся сжимается, ее нежная плоть манит всем тем, что я привык брать без спросу. Инстинкты снова берут надо мной верх. Пальцы и зубы жаждут впиваться и рвать. Она снова вскрикивает — и что-то дергается у меня внутри, будто крошечный мотылек в паутине. Одно краткое мгновение нерешительности — пока вкус воспоминаний Перри еще не рассеялся, и я делаю свой выбор.

Ласково мычу и тянусь к девушке, пытаясь придать своему лицу доброе выражение. Я не никто. Я девятилетний мальчик, я пятнадцатилетний мальчик, я…

Она втыкает мне в голову нож.

Клинок застревает между глаз. Он вошел всего на полдюйма, чуть царапнул лобную долю. Выдергиваю его и бросаю на пол. Протягиваю руки, издаю нежные звуки — но ничего не выходит. Как ей не испугаться, если с моего подбородка сочится кровь ее возлюбленного? Между нами всего пара метров. Она шарит по карманам в поисках какого-нибудь другого оружия. У меня за спиной мертвые довершают резню. Вскоре всеобщее внимание переключится на этот плохо освещенный угол. Делаю вдох.

— Джу… ли.

Ее имя на вкус словно мед. Даже произносить приятно.

Она потрясенно замирает.

— Джули, — повторяю я. Показываю пустые руки. Показываю на зомби у меня за спиной. Качаю головой.

Она уставилась на меня. Если и понимает, то не подает виду. Но я протягиваю руку — и она не шарахается. И не бросается на меня с ножом.

Опускаю вторую руку в рану на голове павшего зомби и набираю в горсть черную, безжизненную кровь. Медленно, ласково размазываю кровь по ее лицу, шее и одежде. Она даже не вздрагивает. В шоке, наверное.

Беру ее за руку и помогаю подняться. М с остальными уже насытились и озираются по сторонам. Они смотрят на меня. Смотрят на Джули. Иду к ним и веду ее за собой. Она ковыляет следом, смотрит в одну точку и не сопротивляется.

М настороженно втягивает воздух. Но чует он то же, что и я: ничего. Только антизапах мертвой крови. Она везде: ей заляпаны стены, ей пропитана наша одежда, ей тщательно обмазана живая девушка — и тьма этой крови скрывает дух жизни, ее нестерпимое сияние.

Мы без слов выходим на улицу и направляемся к аэропорту. Я как в тумане, в голове вертится калейдоскоп причудливых мыслей. Джули вяло держится за мою руку и косится на меня своими огромными глазами. Ее губы дрожат.

Мы отнесли добычу тем, кто не охотится — Костям, детям и мамашам этих детей, — и я веду Джули к себе домой. Мертвые посматривают на нас с любопытством. Чтобы обратить живого в мертвого, мало одного желания. Нужно еще и огромное самообладание. Обращение почти никогда не случается по чьей-то воле. Разве что по воле случая: зомби убивают или как-то иначе мешают ему доделать свое дело — voro interruptus[2]. Гораздо чаще наши ряды пополняют жертвы болезни, несчастных случаев или обычного для живых насилия — всего того, что нам абсолютно чуждо. То, что я привел с собой несъеденную девушку, — чудо, наравне с чудом рождения. И М, и прочие глядят на нас с удивлением, но не беспокоят. Если бы они знали правду, то вели бы себя… куда менее сдержанно.

Сжав руку Джули, я веду ее прочь от пристальных взглядов. Мы идем через выход номер 12 на посадочную полосу, в мой дом — коммерческий "боинг-747". В нем не очень просторно, да и планировка бестолковая, но это самое тихое место в аэропорту, и здесь я люблю предаваться уединению. Иногда в памяти даже всплывают какие-то смутные воспоминания. Видимо, при жизни я много путешествовал. Иногда я "ложусь спать", и меня охватывает ощущение полета — поток кондиционированного воздуха будто бы снова бьет в лицо, а меня подташнивает от размякших бутербродов. А потом — лимонная свежесть рыбы в Париже, пряный вкус марокканского таджина. Что там теперь? Пустые улицы и кафе, полные пыльных скелетов?

Мы с Джули стоим в центральном проходе и смотрим друг на друга. Тычу пальцем на место у окна и поднимаю брови. Не сводя с меня глаз, она пятится назад и опускается на сиденье. Ее пальцы сжимают подлокотники, как будто самолет в огне и несется в пропасть.