Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

– Мне нельзя уходить, – выдавила я, мечтая оказаться на улице, вдохнуть полной грудью. – Я жду Чернышова.

Я снова ошиблась!

Бортников поджал губы и покачал головой.

– Маша, хотя бы во двор!

– Да ...

Закрыв дверь, я оперлась на локоть адвоката. Ноги дрожали, голова раскалывалась. Не помня себя, я глотала горький уличный воздух. Запахи, всюду яркие запахи... Я потерла виски, взглядом цепляясь за белый шрам.

Не понимаю, я не понимаю…

Я подняла глаза к небу, будто надеясь найти ответ в белых облаках. Ничего … небо молчало, оно давно глухо к заботам смертных. Чтобы оно услышало, я помню, кричать должен ангел.

Только я – лишь человек, и на солнце мне больно смотреть. Я опустила взгляд – на земле жила жизнь. Бурлила, кипела, спешила.  И стучала, билась в разуме мысль: как… как теперь помочь тому, кто сам, желая кары за единственный грех, отказывается защищаться!

Не знаю! Я не знаю, как мне быть! И земля под моими ногами – круглый шарик, к вопросам моим, как и небо – глух.

Соберись, Мария! Рядом с тобой - адвокат! Пока батюшку не вздернули, пока не отправили этапом, ты еще можешь что-то исправить!

– Иван Петрович, скажите, ему ... можно помочь?

– Я сделаю всё, что  в моих силах, Машенька, – адвокат накрыл мою руку. – Сядем? Обговорим линию защиты, – он показал мне на открытое кафе через пару домов на противоположной стороне улицы.

– Хорошо, – я вымучила улыбку.

 Бортников подал мне локоть, мы прошли несколько шагов до тенистого сквера, как услышала редкие крики откуда-то со стороны Невского.

– Что это? – останавливаясь, прислушалась я к голосам.

– Демонстрация, – равнодушно ответил адвокат, – очередная и, судя по всему, какая-то хилая. Новую мобилизацию государю не простили, на сторону революции открыто переходят военные чины. Вот и выползают на улицу пытающиеся урвать немного пирога разномастные кружки.

Я кивнула и бросила на улицу рассеянный взгляд. Мимо проехала крытая коляска, оттуда вышел богато одетый мужчина и, помогая даме выйти, весело рассмеялся.

– Право слово, смешные люди.

– Смешные? – удивилась я.

– Именно так, Машенька. Смешные. Ведь демонстрации, террор, политические движения – всё это лишь верхушка айсберга. Сама же революция – скрыта от глаз обывателей, и в сущности это всего-то грабеж одних аристократов, элит, если хотите – вторыми. Весь парадокс ситуации, заключается  в том, что при этом делается эта революция руками тех самых обывателей, – пояснил Бортников.

Суждения его, как ни странно, привели меня в чувство. Я смогла, наконец, взять себя в руки и, наклонив голову к плечу, уточнила: 

– Вы ведь монархист, Иван Петрович?

– Скажем так, я – адвокат. А потому мои политические взгляды – всего лишь закон. А кто будет у власти, Михайловы, Петровы, демократы, либералы, коммунисты – не суть. 

Адвокат, лишь слуга закона. И сейчас задача его – спасти невиновного.

– Кстати, смена режима более чем реальна, Мария Михайловна, – продолжил рассуждать Бортников. – Уже слышали, несколько часов назад государь подписал отречение и даже уже покинул Петербург. Нет? 

– Нет… – прошептала я.

– Да-да, это информация из первых уст. Профессия моя, Машенька, предполагает одинаковые связи и среди монархистов и в революционных кругах, – чуть улыбнулся он.

О господи… как же так… руки задрожали, я снова нашла на пальце бриллиант.

Я слышала – самый популярный призыв демонстрантов – не просто спалить Зимний, но и уничтожить всех, кто имеет отношение к царской семье. Государь в распоряжении своем имеет связи в Европе, огромные деньги, армию, полицию, пусть даже те и частично расшатанные… не так-то просто его уничтожить. Но он уехал! Бежал...

– А …  Милевский … – я тряхнула головой.

– А Милевский в тюрьме, – развел руками Бортников.

А Милевский в тюрьме… Заперт, доступен… и, черт возьми, всякий пропойца знает, что он в Петропавловке!

– Простите, мне … нужно отъехать… – я заозиралась по сторонам.

Нервно перевернув кольцо камнем вверх, я сощурилась – так он сверкнул на ярком солнце.

Столько людей, и ни одного извозчика, как на грех! Сердце стучало, адвокат что-то возражал, я не слышала. Очнулась, когда Иван поймал мои пальцы и, встретившись со мной взглядом, отпустил.

– На вашем пальце «Роза» Михайловых, – заметил Иван. – Вы приняли предложение Милевского?

Роза? Я посмотрела на кольцо. Да, пожалуй, роза…камень отдавал розовым и был гранен особым образом, так, что когда свет падал на него, сходство с цветком было особенно заметным.

– Приняла.

Поправив галстук, Бортников достал тонкие перчатки из кармана пиджака.

– Скажите, Мария Михайловна, вы верите в ангела и его очистительный огонь? – глядя куда-то себе под ноги, спросил он меня.

– Нет, я не верю, – чувствуя, как срывается на бег сердце, хрипло ответила я.

– А ведь батюшка ваш, земля ему пухом, когда-то обмолвился, что вы – и есть тот самый ангел, которого ждут.

– Он ошибся.

Кровь набатом стучала в ушах.

– Да, он ошибся, – улыбнулся Бортников, надевая перчатки. – Ангел – выдумка, но чтобы революция свершилась, ангел не нужен. Нужна лишь вера в него. Потому что без веры, Мария Михайловна, нет смысла жить. Ведь правда вокруг не просто жестока, она – отвратительна.

–  О чем вы? –  похолодела я.

Иван Петрович горько улыбнулся и, тяжело вздохнув, поймал мою руку. Словно собираясь озвучить смертельный приговор, он накрыл мои пальцы затянутыми в плотную ткань перчаток ладонями: 

–  Видите ли, князь … выросший в атмосфере абсолютной вседозволенности, баловень судьбы, красавец. Обесчестив вашу сестру, а затем разорвав помолвку, он стал причиной её смерти. Но и это сошло ему с рук, еще бы, племянник государя. Забавно, но вы – были единственным, чего не мог получить Милевский. Но теперь он всё же получил и вас. После этой истории с мертвыми проститутками, – растягивая слова, добавил он. – Ведь так?

Я забрала ладонь и, руками обхватив себя за шею, прикрыла веки.

– Так...

– Я ... знаю о вашей связи, Мария Михайловна. Я стал невольным свидетелем вашего признания отцу Павлу, я слышал муку и отчаяние в вашем голосе. И поверьте, я нисколько вас не обвиняю. Нельзя винить того, кого боготворишь, – горько улыбнулся он.

С громким звоном разбился бокал. Загоготал над неловкостью друга молодой студент.

– Я понимаю, невозможно противиться тому, в чьих руках не просто власть, деньги, влияние – невозможно противиться тому, кого величайшим дозволением назначили опекуном. Но ведь этого ему было мало? Он хотел вас всю, от и до. Ведь это так неудобно, так нелепо – члену царской семьи, внуку покойного императора, будто вору, приходить к женщине под покровом ночи?

Дернув краешком рта, я спрятала дрожащие ладони за спиной.

– Не думаю, что, в своем желании добиться моей руки, Милевский мог дойти до того, чтобы сношать проституток, а потом убивать. Это ведь … глупость…

– Или одержимость. Но, Маша, зачем ему мараться самому? Кто сказал, что убийца … вступал с девицами в контакт? Да и не пристало князю таскаться ночью по проституткам, – брезгливо скривился он. – Зачем, когда у него есть преданный пёс, к тому же полицейский, который девок этих лично знает.

Я сглотнула горькую слюну.

– Знаете ли вы, что Петр Чернышов когда-то давно, еще будучи воспитанником ГОПа, обокрал зазевавшегося молодого князя? Его поймали сразу же. Понимаете, что ему грозило? Я адвокат, ангел мой, мне ли не знать, за тот кошелек ему дали бы тридцать лет каторги, только потому, что то был кошелек князя, – сухо добавил он.

– Нет, я этого не знала… – прошептала я.

– Пёс, верный, злой. Как вы думаете, что нужно было сделать с человеком, с вашим бедным духовником, чтоб вместо внятных ответов он лишь трясся и твердил «Это мой грех»? А это убийство на страстной неделе – красивый ход, идеально указывающий, что убийцу нужно искать в церкви. Не сомневаюсь, что Чернышов не дал вам лично встретиться с батюшкой.