Алая сова Инсолье - Ива Лебедева

Да помню я, что нельзя. Но мне нужно что-то настоящее, вот прямо сейчас, чтобы почувствовать, что я не одна схожу с ума в этой темноте.

— Не настолько ж сплю, — хрипло выдал Инсолье, сглатывая слюну. Его пальцы, запутавшиеся в моих волосах, судорожно дернулись. — Еще чуть-чуть — и разбудишь. А когда меня уставшего будят, я… сержусь…

— А ты не просыпайся, — пробормотала ему в шею. — Я тоже сплю. Наверное. Это все нам только снится.

— Тогда это явно мокрый сон. Отвратительный мокрый сон, в котором даже со своими фантазиями никто не получит разрядки.

— Это хороший сон, — не согласилась я. — Это прекрасный сон… особенно если кто-то не проснется без разрешения и позволит сну быть…

Рука сама скользнула по его груди вниз, вниз, запуталась в складках широкой рубашки, немного поблуждала вокруг пуговицы на поясе, словно в нерешительности. А потом Инсолье перестал дышать. Даже жилка под моими губами, кажется, замерла.

— Это мне нельзя. — Фиолетовая нить, которой сначала он привязал меня к себе, а потом — уже я его к своему запястью, легонько натянулась, опутывая мужское тело неровным переплетением паутины. — А тебе можно. То, что мне… нужно… нет, не спорь! Пожалуйста. Я так хочу. Хочу, чтобы тебе было хорошо.

— Ведьма, — на выдохе прохрипел Инсолье, но прозвучало это скорее с гордостью, чем с осуждением. Надо же, больше не «святая идиотка»? Кажется, меня повысили.

Было жарко, сладко, нежно и остро, как никогда раньше. Мне даже показалось, будто я сама чувствую все то, что делаю с ним. Так странно… сознание двоилось, распадалось на отдельные кусочки, которые плыли в бархатной темноте, как звезды или кусочки пазла по ночному ручью. Ссыпали из двух коробок в одну тьму, перемешали, и теперь непонятно — где чей осколок?

Когда в этой темноте взорвалась еще одна звезда, такая яркая и пряная, осколки разметало вспышкой, а потом словно сгребло в одну кучу и снова сложило пазл. В котором вместо двух отдельных картинок теперь была одна целая.

— Я сожгу церковную библиотеку, — едва слышно пробубнил Инсолье, притягивая меня к себе и буквально стискивая в объятиях, — все церковные библиотеки, в которых ты явно начиталась не тех книг. И все церкви… весь мир, если потребуется.

— Не надо. — Я тихо засмеялась в него. Странно, тело ныло и плыло так, словно это не Инсолье только что выгибался и мычал сквозь закушенную губу от почти невыносимого удовольствия, а я сама. Приятная расслабленность накрыла, как большим пушистым пледом, придавив к его груди. — Незачем. И так уже… — не договорила и зевнула в его рубашку, прикрывая глаза.

Я даже забыла, что на самом деле скрываю от него — никаких церковных библиотек никогда в глаза не видела. В прямом, хотя и ироничном смысле слова. Мне казалось, что это уже неважно. Во всяком случае, прямо сейчас.

— Ведьма… невозможная святая сволочь, что ж ты со мной сделала? И что мне с тобой делать теперь? Я не знаю.

— Спать… самое правильное сейчас — спать.

И он послушался. Наверное, и правда не знал — а как по-другому?

Утро принялось прыгать по нашим лицам жаркими ступнями солнечных зайчиков целую вечность спустя. Во всяком случае, мне так казалось — я спала без снов так долго, что вчерашний день стал далек, как прошлый год и прежний мир. Во вчерашнем дне все было иначе, чем в сегодняшнем утре, когда мы проснулись вместе.

— Знаешь что, жена? — первым делом сказал этот странный человек. — Бросаем на фиг эту шаттову повозку. Сейчас я переделаю нашу корову в ездового мула, создам еще парочку мелких гончих, и мы помчимся сквозь лес в халифат.

— Жена? — Я пропустила мимо ушей и его грандиозные планы, и возмущенный визг Хрюши откуда-то из кустов. Зато услышала главное.

— Браслет надела? Надела. Магией привязала? Привязала. За срамные места трогала? Еще как! Так что все, теперь окончательно и бесповоротно — жена.

— Срамные места? — Я закусила губу покрепче, но не помогло — расхохоталась на всю поляну. — Срамные… места… ой…

— Ну и что смешного? Самые срамные. Те, за которые только жены и хватают. Чего ты ржешь опять, как старый мерин? — Кажется, он даже слегка уязвился моим весельем, словно заподозрил в нем неуважение к своим «срамным местам». О-о-ох… Новый приступ хохота повалил меня обратно на подушки, которые Инсолье вчера заботливо сгреб в одно большое уютное гнездо.

— Ну что смешного?!

— Ни… ничего… просто слово дурацкое. — Я попыталась отдышаться и сесть. Заодно поймала его за рубашку, чтобы притянуть к себе и обнять. Ощущение тепла его кожи под тонким полотном накрывало с головой, хотелось купаться в нем, плавать и тонуть. — Нет ничего «срамного» в человеческом теле. Особенно для мужа и жены, раз уж ты такой мошенник и без меня меня женил.