Гейл Форман - Куда она ушла

— Адам! — Олдос мгновенно оказывается возле меня, и кладет три стодолларовые купюры на стол. — Это вам на новый диктофон, — говорит он Ванессе, перед тем, как вытолкать меня из ресторана и посадить в такси. Он сует очередную стодолларовую купюру водителю, не заостряя внимания на моей выходке. Олдос достает из моего кармана бутылочку, прописанную врачом, вытряхивает таблетку себе на ладонь и говорит:

— Открой рот, — словно он моя мамочка.

Он ждет, пока мы не окажемся в нескольких кварталах от моего отеля, пока я не выкурю две сигареты, и не проглочу еще одну успокоительную таблетку.

— Ну и что там произошло?

Я рассказываю ему. О ее вопросах про «черную дыру». Про Брин. Про Мию.

— Не волнуйся. Мы можем позвонить в Shuffle. Пригрозим, что откажемся от эксклюзива, если они не заменят журналиста для этой статьи. Может, это и попадет в таблоиды или в Gabber на несколько дней, но там не о чем переживать. Все забудется.

Олдос говорит все это спокойным голосом, словно: «Эй, это всего лишь рок-н-ролл», но я вижу беспокойство в его глазах.

— Я не могу, Олдос.

— Не волнуйся об этом. Тебе не нужно. Это всего лишь статья. Мы все уладим.

— Я не только об этом. Я просто больше не могу.

Олдос, который, я думаю, ни разу полноценно не выспался с тех пор, как впервые отправился в тур с Aerosmith, на секунду позволяет усталости отразиться в его чертах. Затем снова он переключается в режим менеджера.

— У тебя просто предгастрольное истощение. Со всеми великими случалось, — уверяет он меня. — Как только окажешься в пути, перед толпой фанатов, почувствуешь их любовь, адреналин, музыку, ты зарядишься этой энергией. В смысле, тебя, конечно, там поджарит, но это будет по-хорошему. А там наступит ноябрь, и когда все закончится, сможешь расслабиться, поехать на какой-нибудь необитаемый остров, где никто тебя не знает, где всем пофигу на то, кто такие Shooting Star. Или кто такой дикий Адам Уайлд.

Ноябрь? Сейчас только август. Это целых три месяца. А тур длится шестьдесят семь ночей. Шестьдесят семь. Я повторяю это как молитву, за исключением того факта, что эффект это производит с точностью обратный от того, какой должны производить молитвы. Мне хочется зажать волосы в кулаках и с силой дернуть.

И как я могу рассказать Олдосу и всем остальным, что музыка, адреналин, любовь и все то, что должно облегчить трудности, уже не помогает? И все что осталось — это водоворот. И я в самом его центре.

Все тело сотрясает дрожь. Я теряю контроль. День может и длится всего лишь двадцать четыре часа, но иногда прожить даже один из них кажется столь же невозможным, как покорить Эверест.

Олдос оставляет меня на пороге отеля.

- Эй, я думаю, тебе просто нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Так что слушай сюда: я расчищу оставшееся на сегодня расписание и отменю завтрашнюю встречу. Твой вылет завтра не раньше семи, а в аэропорту тебе надо быть не раньше пяти, — он смотрит на свой телефон. — А это значит, у тебя есть больше двадцати четырех часов, чтобы делать все, что тебе вздумается. Обещаю, ты почувствуешь себя лучше. Просто вкуси свободы.

Олдос глядит на меня с четко рассчитанной заботой в глазах. Он мой друг, но я также являюсь его обязанностью.

- Я поменяю свой билет, — объявляет он. — И полечу завтра с тобой.

Я смущен внезапно охватившей меня благодарностью. Лететь первым классом с группой — не превеликая радость. Каждый из нас сидит, уткнувшись в свой дорогущий плеер, но, по крайней мере, когда я лечу с ними, я не одинок. Когда же я лечу один, кто знает, кто окажется моим соседом? Однажды рядом со мной сидел японский бизнесмен, который не затыкался, болтая со мной все десять часов полета. Я хотел, чтобы меня пересадили, но не хотел выглядеть как эти высокомерные рок-звезды, которые просят, чтобы их отсадили, поэтому я сидел там и кивал, не понимая и половины из того, что он говорил. И все-таки гораздо хуже было тогда, когда мне приходилось переносить эти многочасовые перелеты в абсолютном одиночестве.

Я знаю, у Олдоса много работы в Лондоне. Более того, пропуск завтрашней встречи с остальными участниками группы и с режиссером клипа будет еще одним маленьким землетрясением. Пофигу. Уже слишком много промахов, чтобы их сосчитать. К тому же, никто не будет винить его, все будут винить меня.

Так что очень накладно позволить Олдосу остаться в Нью-Йорке еще на один день. Но я все же принимаю его предложение, хотя и приуменьшаю ценность его благородного жеста, пробормотав невнятное:

- Хорошо.

- Отлично. Проветри мозги. Я оставлю тебя одного, даже звонить не буду. Тебя тут подобрать или в аэропорту встретимся? — Остальные участники группы остановились в центре города. С прошлого нашего тура у нас вошло в привычку останавливаться в разных отелях, и Олдос дипломатично чередует: то останавливается в одной гостинице со мной, то с ними. В этот раз он с ними.

- В аэропорту. Встретимся в фойе, — говорю я ему.

- Ну, и отлично. Закажу тебе такси на четыре. До тех пор просто расслабляйся.

Он пожимает мне руку, другой похлопывает меня по спине, и затем садится обратно в такси, исчезая по своим делам, вероятнее всего отстраивать те мосты, что я сегодня разрушил.

Я обхожу здание, чтобы зайти со служебного входа, и направляюсь в свой номер. Я принимаю душ с мыслями о том, что сейчас обратно лягу спать. Но в последнее время сон не приходит ко мне, даже не смотря на все те психофармакологические медикаменты, что я принимаю. Из окон на восемнадцатом этаже я вижу, как полуденное солнце купает город в своем теплом сиянии, заставляя Нью-Йорк выглядеть уютным, а мой номер — душным и тесным. Я надеваю пару чистых джинс и свою счастливую черную футболку. Я хотел приберечь ее для завтрашнего дня, когда отправлюсь в тур, но чувствую, что сейчас без капли удачи мне никак не обойтись, так что ей придется выполнить свои обязанности вдвойне.

Я включаю айфон. Там пятьдесят девять новых электронных писем и семнадцать голосовых сообщений, включая несколько от теперь наверняка разгневанного публициста с лейбла и несколько от Брин, интересующейся, как все прошло на студии и на интервью. Я могу позвонить ей, но какой в этом смысл? Если я расскажу ей о Ванессе ЛеГранд, она расстроится, что я не сдержался, да еще перед репортером. Она пытается отучить меня от этой дурной привычки. И говорит, каждый раз, когда я теряю контроль перед прессой, я только возбуждаю их аппетит.