Светослов - Оранжевый блюз

— Ну и денёк, — облегчённо сказал Маэстро, выпуская дым.

Юлиана ещё раз пробежала глазами по тексту, записанному на листе, затем восторженно посмотрела на своего любимого и, вдруг спохватившись, возбуждённо провозгласила:

— Я заварю кофе.

— Верная мысль, — удовлетворенно ответил Маэстро и затянулся сигаретой. Юна упорхнула на кухню…

Маэстро сидел, отдохновенно откинувшись в кресле.

«Да, это действительно что-то сверхъестественное… И разобраться во всём этом придётся не иначе, как нам самим…» — таковы были его мысли. Он медленно и глубоко затягивался, задумчиво выпуская сигаретный дым в пространство таинственной комнаты…

И тут вдруг его взору предстал некто, подобный фараону, в шикарных сияющих одеждах, восседающий на троне с массивной золотой чашей в правой руке… Через несколько мгновений он плавно растаял в воздухе, а чаша, описав несколько небольших кругов, вдруг превратилась в небольшую светлую птицу с пепельно-голубым отливом, которая изящно зависла в воздухе… Внезапно птица превратилась в Юлиану. Она стояла перед своим ангелом и вся светилась, держа за ручку передвижной сервировочный столик с чашками, в которых дымился кофе…

— Мой ангел, кофе готов, — почти пропела Юна.

— Да, — спохватился Маэстро, тряхнув головой и развеяв видения.

Он взял чашку кофе и, сделав пару глотков, задумчиво обратился к возлюбленной:

— Ты знаешь, Юна, мне думается, что такие вылеты в иные края несколько преждевременны…

Он внимательно посмотрел ей в глаза и продолжил:

— Дело в том, что это действо имеет особую силу, — мы можем попасть в любую сферу, но в определённо угаданное время…

Юна, присев рядом, спокойно констатировала:

— Но, если такое случилось, значит, это было нужно, и мы явились свидетелями чего-то очень важного и пока необъяснимого. Тем более — эти стихи… По-моему — это не просто стихи; и ты назвал их Посланием.

— Ты права. Всё идёт, как и должно, — твёрдо ответил Маэстро и погасил сигарету.

Они сидели рядом и, попивая кофе из небольших чашек, думали о том, как права жизнь с её падениями и взлётами, и ничто не могло бросить их в пустую хандру и бессмысленное фрондёрство. Они пребывали в медитативном бездействии и кроткой бодрости духа, несмотря на то, что с ними сегодня приключилось. Да и что может нарушить жизнь ветра? Разве что стены, которые ему не нужны. В их жизни уже произошло осознание их причастности ко всему живому, меняющемуся, стихийному, а также — к нервозно-гнетущему, пугающему; и даже мелочно-обывательские выпады и бульварную фанаберию они принимали как существенно-кармическую необходимость высшего порядка.

Попив кофе, они занялись своими делами. Юна ушла на кухню, Маэстро погрузился в книги… Ему доставляло удовольствие открывать что-то новое в старом и зачитанном. Иногда Юна заходила в комнату и на несколько минут забывалась возле своего посланника судьбы, оживляя его своим шармом. Надо сказать, что очарование Юлианы было естественным, как воздух, напоённый жасмином, это был шарм природы без причуд и претензий, а потому и любовь их не имела причин и следствий, когда, забегая вперёд, делят года на выгоды. Маэстро тоже иногда отвлекал Юлиану, идя на запах острых ощущений…

Когда на кухне всё было готово, Юлиана провозгласила:

— Солянка «А ля Маэстро»!

Возлюбленные уселись за стол. Всё было сделано как у гурманов богемы.

Опорожнив тарелку, Маэстро весело декламировал:

— Вот все говорят: мы любим праздники; а я говорю — пока сам себе праздник не сделаешь, его тебе никто не устроит.

Юна открыто улыбнулась; она встала и принялась заваривать чай. Маэстро продолжал:

— И никакие синдикаты не урежут нам зарплаты.

Юна звонко захохотала. Заварив чай, она снова села за стол. Они затихли. Маэстро задумался… Юна тихо произнесла:

— Я всё вспоминаю это побережье. Какая благодать! Это просто чудо. Даже страшно… Это какое-то другое измерение…

— Да, — добавил Маэстро. — Побережье мистическое… И личности там интересные бродят…

— Странно, — почему мы оказались именно на Канарах, а не где-нибудь, скажем, в Калифорнии или на Гавайях?.. — задумчиво произнесла Юна.

— Видишь ли, я думаю, это каким-то образом связано с нашим далёким прошлым, — загадочно ответил Маэстро. — Говоря точнее — с нашим ощущением любви и свободы…

Юна обескураженно посмотрела на любимого, в её глазах застыл вопрос…

— Да, да, — продолжал Маэстро. — Всё в мире взаимосвязано, — нет ничего обособленного от истины, даже если на первый взгляд так кажется. Всё имеет свой выход, исток… Мне думается, мы не случайно там оказались, — таков Промысел. И надо воспринять всё как есть, — и, по возможности, попробовать проникнуть в будущее…

— Что?.. — глаза Юны округлились.

— Не бойся. Нужно стать отрешёнными…

— Зачем? — заинтригованно спросила Юна.

— Понимаешь, как я уже говорил, это свечение имеет особый эффект. Соединяясь в музыке и образуя единую световую силу, мы проникаем в так называемую сферу трансформации и имеем возможность свободно перемещаться в пространстве. И мне думается, что здесь открывается перспектива постижения временных слоёв и иных измерений. Это же полёт! — констатировал Маэстро и радостно улыбнулся.

— Вот это да… — растерянно выдохнула Юна. — Световая сила… Полёт… Да… Нужно всё это осмыслить.

— Ничего не надо осмысливать, — всё это — уже в тебе; освободись от ненужного, — мы есть Сознание…

Маэстро посмотрел на любимую пристальным взглядом и успокоительно добавил:

— И теперь нам нужен маленький допинг!

— Ах да, — чай! — спохватилась Юна и принялась наливать чай.

Кухню наполнил терпкий аромат Шри-Ланка.

— Хороший чай, — настоящий, — весело произнёс Маэстро.

— Действительно, настоящий, — ответила Юна, сделав осторожный глоток из чашки.

Они пили чай и молча думали о своём, то есть об одном и том же.

Между тем, надвигался вечер… Но он уже не наводил тоски ни на Маэстро, ни на Юлиану, тем более что весна неотвратимо вступала в свои права. И это было заметно не только по забулдыгам, которые стали опохмеляться прямо на улице возле палаток, весело крякая после каждого счастливого глотка, но и по музыке, звучавшей из окон отдельных квартир, откуда временами доносился звонкий девичий хохот вперемежку с невинными женскими аханьями. Да и уличный мат стал каким-то мягким, утончённым и был, скорее, атрибутом романтики с её остаточным явлением долгой коварной стужи.

В комнате было тепло и уютно. Маэстро сидел в своём любимом кресле с книгой в руке… Юна плавно приблизилась к нему и, присев перед своим гением, молитвенно спросила: