Ольга Булгакова - Тяжесть короны (СИ)

Вернув всю посуду на место, протиснулась в щель хода, подобрала светильник и, крадучись, возвратилась к себе в комнату.

Все это время я молилась за пленника. Молитва была странной.

Я очень желала ему умереть той ночью.

Когда стянула костюм для верховой езды, в котором лазила обследовать ход, и надела сорочку, вдруг подумала, что одежда ужасно воняет. Перед глазами мелькнули картины прошедших часов. Меня вырвало, и еще долго выкручивало наизнанку, живот болел, меня трясло, я рыдала и билась в истерике, перебудила весь замок. И проболела после этой ночной вылазки неделю.

Первое время я пыталась все забыть, считать, что у меня был жар, а вся история с пленником — горячечный бред. Ведь я же болела. Да и увиденное не укладывалось в голове. У меня сложилось об отчиме совершенно другое мнение. Дор-Марвэн был спокойным, улыбчивым, любил пошутить. Совершенно объективно я могла сказать, что отчим, красивый, умный мужчина, делал маму счастливой. Мама с ним просто цвела. Брэм был от него без ума… Да и я привыкла им восхищаться. Отчим не производил впечатления помешанного изверга.

Но забыть этот кошмар не получалось. Я каждую ночь видела мутные от боли глаза и слышала крик пленника. Через несколько недель решилась снова проверить ход, рассудив, что хуже вряд ли будет. К сожалению, все оказалось на месте. И ход, и коридор, и освещенная чадящими факелами комната… И пленник. Он лежал на голом полу в дальнем углу камеры и, казалось, спал. Я не осмелилась выходить из секретного хода и проверять. Не знаю, чего ждала, но простояла там, по меньшей мере, час. К счастью, гостей у пленника в ту ночь не было.

Дор-Марвэн, прославленный полководец, Великий стратег, стал самым большим разочарованием моей жизни. Находиться рядом с отчимом дольше нескольких минут стало для меня практически непосильной задачей. Разговаривать с ним, даже слушать его голос — немыслимо. Общаться с колдуном меня никто не заставлял, он же не был мужем моей мамы, так что от него я, не обращая внимания на недовольство отчима, просто шарахалась. Ни Стратег, ни его друг даже не догадывались о причинах изменения моего поведения. Казалось, такая ситуация беспокоила и огорчала Дор-Марвэна вполне искренне. Иначе, зачем бы он просил маму поговорить со мной.

Она, конечно, тоже не понимала, почему мое отношение так переменилось. Мы с отчимом прекрасно ладили до того. Даже несмотря на историю с Саймоном, ведь я понимала, что Дор-Марвэн был в чем-то прав. Мама спросила, почему я ненавижу отчима. Я попробовала отрицать очевидное. Не могла же я ей рассказать о пленнике? Она бы ни за что мне не поверила, слишком любила Дор-Марвэна. Тем более, история была уж очень дикая. Еще я была уверена, что если попытаться что-либо о пленнике рассказать, то его спрячут в другом месте. Но в покое не оставят, не отпустят и даже не убьют. А так был хоть призрачный шанс, что я смогу когда-нибудь ему помочь. Конечно, мои размышления мама слышать не могла, но лицо у меня было, думаю, страшное. Потому что она расстроилась еще больше, расплакалась и случайно бросила спасительную фразу: «Неужели ты думаешь, что я забыла твоего отца?». Я схватилась за это объяснение обеими руками, потому что правду все равно сказать не могла. В результате мы долго плакали, обнявшись, и решили, что мне просто нужно больше времени. Чтобы привыкнуть. Судя по тому, что за почти четыре года мое отношение к отчиму не изменилось (я всего лишь стала значительно сдержанней в проявлении чувств), время было бессильно помочь.

Но тогда эмоции переполняли меня, клокотали в душе. Маме я пообещала быть с отчимом вежливей. Скручивая себя в тугой узел, терпела его общество, улыбалась. Получалось даже правдоподобно, ведь принцесса должна уметь владеть собой. Поговорить мне было не с кем, а срываться на прислуге я всегда считала недостойным. Поэтому, боясь сойти с ума, я начала вести дневник, что бы хоть куда-то выплескивать переполнявшую меня злость.

Я часто, слишком часто для моего душевного равновесия проверяла тот ход. Почти каждый день. Словно надеялась, что он исчезнет. Подходила к гобелену, нажимала на камень, слышала, как открывался ход. Но не заходила, боялась. Пыталась выяснить, кто этот человек, и почему Дор-Марвэн над ним так жестоко издевался. Даже еще где-то в глубине души теплилась надежда, что пленник — опасный преступник, поэтому поведение отчима хоть как-то можно оправдать. Тогда догадаться по обращению «Ваше Величество» я ни о чем не могла, потому что не знала об ардангском короле. Ведь его в официальной истории не было. Правду о личности пленника я добывала очень долго. Спросить же было некого.

Единственное место, где могли храниться интересующие меня документы, — кабинет отчима, — было для меня совершенно недоступно. Гуляя вокруг дворца, я приметила опору под плющ, по которой можно было бы спуститься с крыши и, пройдя по узкому уступу, добраться до нужного балкона. Но проделать все это зимой я бы просто не смогла. Пришлось ждать весны, которая в том году наступила поздно, в середине апреля. Мне очень долго не везло. Стратег не отлучался из дворца и часто работал вечерами в кабинете. А если отчим был в отъезде, то у открытых дверей стоял стражник. Но даже когда удача мне улыбнулась, и я оказалась в заветном кабинете, осознала, что не представляю с чего начать поиски. Десяток шкафов, множество папок и стопок, подшивки документов. Я же не знала принцип, по которому отчим сортировал и хранил свои бумаги. Много редких, драгоценных ночей, когда мне удавалось выбраться из комнаты и попасть в кабинет Дор-Марвэна, я потеряла, разыскивая сведения там, где их не могло быть. На полках шкафов.

Не осмотренным оставался только всегда запертый стол отчима. Взламывать замки я не умела, даже не стала пытаться. Мне просто однажды несказанно повезло, — Дор-Марвэн забыл вынуть из замочной скважины ключ, который всегда носил при себе. Нужная папка нашлась в левом нижнем ящике.

Выяснилось, что пленника звали Ромэр, что его вместе с соратниками пешком пригнали из Артокса в столицу через три месяца после победы. За время пути арданги несколько раз пытались отбить своих лидеров. Все заканчивалось гибелью спасательных отрядов и кровавой расправой. Думаю, отчим изрядно повеселился, выманивая на короля отчаянных храбрецов-ардангов. Судя по отчетам стражников, Ромэра в тюрьме большей частью морили голодом, но не гнушались и банальными побоями. Правда, в последнее время не пытали и старались особенно не калечить, потому что Нурканни надоело его лечить. А пленник был нужен живым… В отличие от его союзников. Их за время заточения в Ольфенбахе методично перерезали на глазах у короля. Клеймение, свидетелем которого я была, провели в годовщину восстания, месяцев через шесть после победы.