Аноним Эйта - Опасайся дверных ручек (СИ)

Брат стал неправильный. Брат всегда был как ледышка, от него, сколько помнит тот, кто стал глазами Юлги, всегда веяло самоконтролем, но рядом с ним никогда раньше не было холодно. Было просто прохладно, как жарким летом прохладно, когда откроешь холодильник с мороженым и запустишь туда руки, чтобы достать эскимо, но с тех пор, как Яльса пришла и принесла свой огонек, брат как будто отрастил еще один, дополнительный, ледяной щит.

Как будто он Яльсу боится.

Раньше брат был скалой и дубом, но теперь он спрятал ветви в черепаший панцирь из холодного железа. Лизнешь — прилипнешь намертво.

А Яльса беспокоится, с Яльсой что-то не так. Тот, кто стал глазами Юлги, мог бы рассказать про брата, и про то, что на самом деле этот его панцирь — это так, ерунда, декорация, просто надо знать, где топить… Но он понимает, что и огонек, и панцирь — это как игра в вороны-мыши. Когда он показал воронам, где были мыши, он испортил кон, и им пришлось считаться заново. Больше он не ошибется, не полезет в чужую игру подсказывать.

А даже если полезет, его не поймут: тот, кто стал глазами Юлги, не разговаривает словами. Слов слишком мало, они слишком бедные, ему не нужны слова, чтобы понимать людей, а люди без них понимают только самое простое.

А нотка грусти усиливается и усиливается, пока ее не становится слишком много, пока грустью не начинает вонять вся гостиная. Тот, кто стал глазами Юлги, не любит этот запах, от него щиплет в носу.

Он залезает Яльсе на колени и обнимает ее за шею, утыкаясь лбом в грудь. Он забирает у Яльсы ее грусть, забирает ее себе. Теперь щиплет не в носу, а в груди, но это скоро пройдет.

А Яльса улыбается. Не ртом, а внутри. Эта улыбка расцветает первой весенней мать-и-мачехой и греет только того, кто стал глазами Юлги, потому что она для него, а не для брата.

Яльса говорит: «Хочешь сказку»?

Тот, кто стал глазами Юлги, кивает. Он любит Яльсины сказки.

Ее голос рокочет камнепадом и шелестит песчаной струйкой, он именно такой, каким рисуют сказки. Голос освещает, как вспыхнувший прожектор на темной сцене, величественные горы и буйные реки, которые иногда выходят из берегов и всхрапывают, потряхивая гривами. Такие реки называются кельпи.

Однажды кельпи полюбила человека. Она подошла к нему и ткнулась мягкими губами в его плечо. «Какая ладная кобылка», — сказал человек и накинул на нее уздечку. Кельпи было странно и неудобно, но она никогда раньше не любила и решила, что это правильно.

Потом человек увидел тонкую и ладную реку, которой была кельпи. Он сказал: «какая хорошая река, да берег каменист: поставлю на нее плотину, чтобы можно было брать воду для урожая». Плотина сделала из тонкой и быстрой реки тучную запруду, а человек стал пахать на кельпи землю. Так они и прожили много-много-много лет.

Давно уже кельпи не прекрасная ладная кобылка, но человек ей благодарен и не променяет ни на одну лошадь на свете. Он давно догадался, кто она, и его грех грызет его изнутри огромными, как у бобра, зубами. Человек хотел бы отпустить ее на волю, но это не в его силах: путы, их связавшие — это не только уздечка и плотина, они гораздо сильнее, они пустили в их душах корни. Кельпи, могучий дух воды, могла бы их сбросить…

Она говорит себе: «Я люблю его».

И остается.

И эти слова — самые крепкие путы.

Сказка кончилась, дальше ничего нет, но еще держится едва слышное эхо Яльсиного голоса, которое тоже кусочек сказки. И пока сказка не кончилась окончательно и бесповоротно, Яльса спешно добавляет: «Слова очень важны, Варт, слова и имена; просто попробуй».

Воспоминание на этом кончилось, но в эхе воспоминания Юлга еще успевает различить угрюмое: «ладно».

Юлга вырвалась из транса и тут же захотела обратно.

Напротив нее сидел Ярт и рассматривал ее как очень интересную букашку. Изучающе.

Потом достал из кармана пару мятых одноразовых медицинских перчаток и молча ей протянул. Юлга посмотрела на них в немом изумлении.

— Варт позвонил, — скучающе протянул Ярт, — в панике. Орал, что ты тут сидишь сусликом и на него вообще никак не реагируешь. Я сразу предположил, что это просто глубокий транс, скорее всего, связанный с использованием дара, но Варт орал просто неприлично, я думал, у меня мобильник расплавится. Какое счастье, что депрессию нельзя прислать по смс, а то сидел бы я сейчас тут по уши в суицидальных мыслях и думал, что делать — бежать за веревкой или выводить тебя из транса, чего, кстати, делать не стоит. Спасибо, что вышла сама…

— Что?!

— А ты думала, тут только я срываюсь? — Зло усмехнулся Ярт. — Кстати, я приношу свои глубочайшие извинения за то, что вы пали жертвой моих проблем с выбросами магии.

— Да ладно, с кем не бывает. — Отмахнулась Юлга, отключившаяся от Яртова монолога еще на слове «сусликом». — То, что я хотела спросить: где мой бутерброд?

— Варт вытащил из твоих хладных пальцев. И помидор вытащил. Едва отодрал. И обивку протер. Первое слово, которое я сегодня от него услышал, было не «привет», а «где ты, гад, у Юлги анфилактичный шок». Вы стоите друг друга, невежественные дети.

Юлга натянула перчатки: вообще такие она не любила, в них руки потели, а эти были еще и велики, но что тут можно поделать. Да и то, что они одноразовые не могло не радовать: воспоминаний про поднятие трупа или какой-нибудь темнейший ритуал ей только не хватало.

— А Варт где?

— Отошел вещи затащить. А ты не пробовала послать его в булочную? Вдруг получится? Будет у тебя, девочка с улицы, настоящий мальчик на посылках с долей в двухэтажном коттедже на окраине Тьена. Не центр, но тоже ничего.

Юлга склонила голову на бок.

— Я вроде не замуж за него собралась, чего же вы так беспокоитесь… Как затащил? А как я уеду?

Ярт пожал плечами и откинулся на спинку кресла.

— А какая мне разница? Ты мне абсолютно параллельна, а как ты собираешься сбежать от моей матери и от моего брата — твои проблемы. Я тебе только рад, наконец-то они перестанут носиться со мной, как с писаной торбой. У них теперь новая игрушка, о которой можно заботиться и подтирать сопли. Так что живи, я не против.

Юлга внезапно поняла, что сидит напротив Ярта, разговаривает с ним, но до сих пор почти не думала про трупы. На лице у него можно увидеть вполне нормальные, человеческие эмоции, а не мертвое спокойствие. Вообще, с прошлого вечера он заметно посвежел: иссиня-черные волосы лежали в роскошном беспорядке, белая футболка выглядела так, как будто ее только надели. Юлга принюхалась — ну вот, и одеколоном пахнет. Это совсем не как раньше: кровью и землей, это даже вкусно.

Она никогда раньше не слышала, чтобы некроманты тянули силы из живых, так что вряд ли этот вид был следствием ее и Варта головной боли. Хотя… кто его знает? Может, это некромант-энергетический вампир. У них в семье есть чистый эмпат, а где одно чудо чудное, там и другое рождается.