Дарья Кузнецова - Случайные гости

– Дело говоришь, – солидарно покивал штурман. – А ты, Аленка, слушай; Ада Измайловна знает, за нее Борька вон сколько лет держится. А и почему не подержаться, если есть за что! – Василич откинулся на спинку стула, демонстративно скосив взгляд на… пусть будет сиденье тети.

– Главное, не перестараться с формами, а то не удержит, – поддел братец.

– Охальники, что старый, что малый, – снова укорила тетя, мягко качнув головой. Как будто не она начала этот разговор. – Надо искать такого, чтобы удержал независимо от форм! Не мальчика, но мужа.

– И мы возвращаемся к началу разговора. Если будет держать независимо от форм, зачем усложнять ему задачу? – иронично резюмировала я. Эта тема для меня, конечно, не до такой степени больная, чтобы закатывать истерики, активно страдать и отравлять окружающим жизнь, но я все равно попыталась ее закрыть. – Приятного аппетита!

– Кушайте, дорогие, – поддержала меня тетя, но сбить себя с толку не позволила. – Алечка, мужчины – они же как дети. Их надо любить, о них надо заботиться, но ни в коем случае не стоит их баловать, иначе найдешь проблем на свои же хрупкие плечи.

Я предпочла смиренно промолчать в ответ, а мужчины уже жевали и на беседу настроены не были, поэтому разговор все-таки заглох.

– Дядь Борь, а куда мы сейчас летим? – полюбопытствовала я после еды. Болтовню с набитым ртом тетя решительно не одобряла, и получалось, что проще следовать установленным ею правилам, чем слушать ворчание.

Благодаря кулинарной страсти нашей хозяйки питались мы не просто хорошо – изумительно. Синтезатор (внушительных размеров агрегат, расположенный в специальной нише в дальнем углу камбуза) в зависимости от программы чисто теоретически был способен собрать что угодно: от монокристалла обыкновенной соли до суперкомпьютера, главное – заложить в него нужные химические вещества и программу. Но теория, как это часто случается, сильно расходилась с практикой, и возможности прибора были весьма ограниченны. Он умел выдавать уже готовую еду, но на вкус та получалась как пластмасса, да и внешний вид оставлял желать лучшего. Зато кулинарные «исходники» выходили вполне пристойными, неотличимыми от натуральных не только по химическому составу, но и по вкусу. Форма, конечно, подкачала – то же мясо синтезатор выдавал ровными прямоугольными брикетами с идеально параллельными волокнами и ортогональной капиллярной сеткой внутри, – но так даже удобнее.

– Вань, не помнишь номер системы? – чуть нахмурившись, уточнил капитан. Когда брат, по-прежнему что-то жующий, только развел руками в ответ, пояснил: – Недавно открытая планета, на ней всего пара научных станций, надо закинуть несколько контейнеров и закрыть заказ. Прыжок короткий, на самый край этого же сектора, а потом двинемся в более обжитые места. Кое-что докупим, новые заказы возьмем.

– А обжитые места – это какие? – осторожно уточнила я.

– В окрестности Олимпа, полагаю, – пожал плечами дядя. Олимп – столица этого сектора, мир высокоразвитый и густонаселенный, и это меня полностью устраивало. – А что тебе нужно-то?

– Да так, – смущенно отмахнулась я. Поскольку дядя продолжал смотреть вопросительно, пожала плечами и ответила сущую правду: – Я себе брючки присмотрела, а на Олимпе точно должны найтись нужные магазины.

– Женщины, – философски вздохнув, протянул дядя. – Зачем тебе они, если ты все равно из комбеза почти не вылезаешь?

– А еще у меня пломбы и заплатки кончаются, осталось максимум на одну серьезную поломку, – парировала я. – Брюки так, заодно. И вообще…

– Не ворчи, будут тебе брючки, – усмехнулся он. – Я же не возражаю!

Что я по-настоящему люблю, так это моменты выхода из прыжка. Я стараюсь их не пропускать и встречать во всеоружии; за десять лет на корабле мне так и не успело это наскучить. Во всеоружии – то есть в двигательном отсеке и со скрипкой в руках. Над этой моей привычкой сначала смеялись, потом недоумевали, потом – иронизировали, а теперь наконец привыкли и больше не спрашивают, зачем мне это надо. Как я могу объяснить, зачем, если и сама не знаю?

Не могу объяснить и толком сформулировать, что меня привлекает. Просто это те редкие моменты, когда я искренне благодарна судьбе за знакомство со скрипкой, за полученную от родителей способность находить пронзительную и завораживающую красоту в том, что кажется обыденным. За возможность видеть, слышать и ощущать.

Я люблю вглядываться в пустоту за пределами тонкой корабельной скорлупки, ту самую, загадочную, в которой находятся путешественники, временно переставшие существовать в реальном мире. Говорят, это вредно и даже опасно. Правда, говорят с осторожностью – никто не может объяснить, чем именно. Наверное, источник этих предупреждений – обычный страх перед неизвестным. А я… там красиво, но даже не в этом дело.

Я точно знаю, что корабль любит мою музыку. Стараюсь не злоупотреблять, потому что даже мне самой это периодически кажется странным, но в такие моменты удержаться невозможно. Подлинное наслаждение, удовольствие настолько яркое, что на глаза наворачиваются слезы.

Сначала – шлем терминала. Он поначалу мешал, но я очень быстро привыкла, а без него… без него это будет череда звуков. Да, красивых, но – не тех.

Футляр пахнет старым лаком, канифолью и чем-то неуловимым. Мне кажется, именно так пахла мама, это ведь ее скрипка. Не концертная, а домашняя, для себя. Сделанная безымянным мастером, звучащая совсем не так, как бесценные древние произведения искусства, но… в ней есть душа. Не такая, как в технике и прочих предметах; своя, настоящая, абсолютно живая. Возможно, когда-то давным-давно эта скрипка была живым человеком?

Лак кажется теплым. Всегда. Шейка инструмента сама просится в ладонь, подбородок устраивается на предназначенном для него ложе так уютно, будто это не посторонний предмет, а продолжение тела. Смычок… он тоже живой и очень легкий, как виляющий хвост собаки, встречающей хозяина. Так и просит: «Коснись! Ну! Я скучал!»

Я тоже скучала.

Пальцы все помнят, им не нужно внимание разума. Я не гений и не виртуоз, просто есть несколько мелодий, которые я, кажется, способна сыграть в любом состоянии. Теперь можно позволить себе отпустить реальность, полностью отрешиться от собственного тела. Позволить живой темноте окутать себя, на какое-то время забыть обо всем – о существовании рядом других людей, обо всех приборах и бегущих по нейронным сетям импульсах. Больше нет человека, все материальное осталось где-то позади, а здесь… только свобода бесконечного полета и хрустально-чистый, пронзительно-нежный звук.