Долгая ночь (СИ) - Тихая Юля

Мастер Дюме написал на листе:

«Дай ему время.»

Но времени не было, потому что в моих венах уже тёк, пульсируя, яд малого кровного обязательства.

Врачам пришлось сломать арденов нос ещё раз, а потом собирать по кускам, — и когда мы с ним всё-таки увиделись, я с трудом его узнала. Всё лицо его опухло и расцветилось кровоподтёками, под носом огромными усами лежала повязка, ещё одна накрывала всё от губ до бровей. Дышать он мог только ртом, а говорил с трудом и сильно изменившимся голосом.

— Я — красавчик, — мрачно сказал Арден, разведя руками.

Я обняла его, прижалась крепко-крепко и уткнулась носом, выплёскивая тот сводящий с ума страх, который поселился у меня внутри, когда ушёл лис.

— Я не пахну, — так же мрачно сказал он, пытаясь отцепить меня от себя.

На самом деле он, конечно же, пах, — больницей, травами, кровью и спиртом. Эта смесь ассоциировалась у меня почему-то не с маленькой травматологией в Амрау и даже не с районной больницей, в которой я как-то три месяца лежала с пневмонией, а с аптекой, в которой работала Трис.

То была аптека при хосписе, и даже самая качественная санобработка не могла убрать оттуда густой, тошнотворный запах отчаяния.

— Я люблю тебя, — прошептала я ему в застиранную больничную рубаху. — Я люблю тебя, слышишь?

— Уходи, — попросил он.

А когда я сделала вид, что не услышала, оттолкнул и отвернулся.

Как все мужчины, Арден не умел болеть, — или, может быть, дело в том, что он не был по большому счёту болен. Отёк с лица сводили каким-то хитрым артефактом, похожим на прикрученный к голове обруч с детскими погремушками, и очень быстро глаза перестали быть похожи на чёрные пятна, а огромная турунда на верхней губе стала гораздо скромнее в размерах.

— Ты свободна теперь. Уходи.

Видит Полуночь, я не хотела такой свободы.

Никто не скажет, что мне было легко отказаться от своей дороги. Это вовсе не то, что случается от большого счастья, или от природного любопытства, или от нечего делать. Это было ужасно, ужасно страшно, и больно, и пусто, — но когда ты выбираешь между плохим и очень плохим, ничего хорошего и не может получиться.

Жалею ли я? — Не слишком. Я не знаю, кем бы я стала, если бы выбрала по-другому.

Были бы мы счастливее, если бы я осталась? Были бы мы лучше?

Вердал остался бы просто медведем, и какие-то люди, невольные участники страшных экспериментов, были бы живы. Трис никогда не уехала бы одна в зимний лес, чтобы убить свою судьбу, и Конрад был бы жив, — или, может быть, Трис набралась бы решимости выпить что-то из аптекарских запасов и уснуть навсегда.

Но вот в чём дело, — всего этого уже не случилось; оно осталось там, в несбывшемся, и о нём нет больше смысла думать. Всё, что я могу, — это бросить туда последний, прощальный, взгляд, и идти дальше, и быть дальше, и жить дальше, оттуда, где я есть сейчас.

Да и могло ли быть по-другому? Или всё это было кем-то предсказано, — оракулом ли, Полуночью ли, или логикой причин и следствий?

— Сделай что-нибудь, — тихо попросила я улыбающуюся в окно луну.

Но она, конечно, молчала.

— Ты свободна теперь, — повторил Арден назавтра, когда я предложила ему почитать.

Я посмотрела на него поверх книги и ничего не сказала.

— Ты больше не моя пара, — с нажимом сказал Арден. — Ты можешь больше меня не любить. Выбирай, что захочешь.

— Я свободна, — согласилась я, стараясь говорить так, чтобы не дрожал голос. Внутри меня что-то тряслось. — Я выбираю. Тебе не нравится?

— Ты можешь забыть меня, — упрямо сказал Арден.

И я вдруг вспылила:

— Если бы это случилось со мной, ты бы забыл?

А он вдруг широко улыбнулся из-под повязок той самой улыбкой, от которой меня щемило сердце:

— Я романтичный дурак. Это не считается!

Потом мы целовались, — точнее, я нежно целовала его в ухо, потому что арденово лицо пока очень затруднялось шевелиться, и после попытки улыбнуться он ещё долго аккуратно ощупывал скулы и челюстной сустав.

Я всё-таки читала ему вслух, и он задремал, до боли вцепившись ладонями в моё предплечье. А вечером вдруг сказал:

— Мне очень страшно.

Я склонила голову и легонько погладила его по руке.

— Мне очень страшно, что лис — это всё, чем я был. И что без него я не нужен ни тебе, ни… никому. Что сейчас ты просто… помнишь мой запах.

— Ты пахнешь домом, — тихо сказала я.

Я не знала, что ещё ему сказать.

И когда загневалась, ворочаясь под кожей, кровь, Арден заявил твёрдо:

— Я уеду.

Он действительно уехал. Пассажирские пароходы ходили по зиме с большими перерывами, и Арден решил отправиться поездом до моря и дальше по прибрежной трассе и К-5 в столицу.

Я не хотела, чтобы он уезжал. И вместе с тем, мне и правда не хватало воздуха и остановиться на минутку, чтобы обдумать хоть что-нибудь.

Был солнечный, по-зимнему тёплый день, и над городским вокзалом висела влажная сизая дымка. Скоростной поезд из предгорий задерживался; зал ожидания гомонил раздражёнными пассажирами и неразборчивыми объявлениями по громкой связи.

Арден весь, кажется, облился туалетной водой, и от этого мне ужасно хотелось чихать, но я всё равно цеплялась за него и касалась, касалась, касалась.

— Я обещал не искать встреч, — серьёзно заявил он мне, когда голос крови нельзя уже было игнорировать. — Я так и сделаю. Но ты, если захочешь… позвони.

Он отдал мне рабочую визитку, и я так боялась её потерять, что заучила, кажется, наизусть.

Всё было сказано, и молчание выходило каким-то неловким и странным. Я всё время пыталась придумать хоть что-нибудь, натыкалась на его мягкую улыбку, — и замолкала.

Наконец, подали поезд, и толпа хлынула потоком из огромных дверей на перрон, разделяясь на ручейки-вагоны.

— Обязательство выполнено, — тихо произнесла я на изначальном языке.

— Так.

Потом мы молчали, держась за руки, и наблюдали вместе, как вокзальные часы отмеряют оставшиеся нам минуты неслышным ходом огромных стрелок. Я смотрела нервно, как расходятся по купе люди, а Арден всё стоял и стоял, улыбаясь моей тревоге; и лишь когда путевой в хвосте поезда взялся за красный флаг, неловко коснулся губами моей макушки и заскочил в вагон.

Поезд дунул в голубое зимнее небо серым дымом, заговорили железом колёса, и он уехал. А я осталась на перроне, унимать колотящееся сердце, — и выбирать.

__________

История Кессы и Ардена подходит к концу: впереди один только эпилог. История Крысиного Короля продолжится в следующей книге этого цикла. Она называется "Хищное утро", и её начало уже выложено на моей странице; это довольно мрачная история про замшелые колдовские традиции, странные мифы, правильную магию и, конечно, про любовь.

Спасибо, что были с героями всё это время! Буду очень рада вашим комментариям <3

Мне понадобился год, чтобы убедить его попробовать.

Он отшучивался; резко менял тему; обижался; угрожал защекотать до припадка и сбросить с пирса в ночное море, — но всё было зря: я настаивала, и я настояла.

И вот теперь я стою у телефонной будки, чуть поодаль от шумной группы взволнованных родителей, зябко кутаюсь в шерстяной платок и стараюсь держать лицо. А Арден разувается, бросает сапоги среди сотен других сапог и поднимается по ступеням городского Храма.

Там он оглядывается последний раз и неловко машет мне рукой.

Его рыжую косу видно издалека, а широкие двери распахнуты сегодня настежь, — и поэтому я вижу, как он кланятся гобеленам, пьёт из медной чаши в руках Принцессы Полуночи и становится сотканным из звёзд силуэтом.

Небо над нами горит тысячей цветных огней, и где-то там, среди воздушных призраков-зверей, бежит и его новая судьба.