Екатерина Оленева - Призрачная любовь

— Могу и говорю. По его вине погибло много людей. Не меньше двенадцати человек за последние двадцать лет. Ты, я, Серега. И Олег.

— Как? Отец тоже?!

Мишка коротким кивком подтвердил догадку девушки:

— Он запудрил тебе мозги, смазливый ублюдок, — ругательство Мишка пропустил сквозь зубы. — Тебе, и многим другим, жертвам, виновным лишь в том, что они носили одно и тоже имя.

— Лена?

Миша снова согласно кивнул.

— А те, кто остались жить, носят в себе память о нем, как проклятье, — сурово говорил Мишка. — Ты не знаешь о нем всего…

— Всего мне знать и не надо, — печально уронила Лена, скорбно опуская уголки губ. — Я знаю главное. Остальное — не важно.

— Что же ты знаешь? — в голосе Мишки её явственно послышалась грусть и вызов.

Их взгляды встретились, и Лена ответила ему мудрой и скорбной улыбкой:

— То, что он — это Зло. Что не Ад избрал Адама, а Адам избрал Ад, — по доброй воле и отчетливо понимая, что делает. Что я для него была всего лишь Тринадцатой жертвой, замыкающей круг, дающей возможность перехода на иной уровень. Что Адам, не задумываясь, ради собственных неясных целей, пожертвовал не только мною, но и другими людьми.

— Но? — спросил Мишка. — Ведь обязательно прозвучит это паршивое "НО?"!

— Но я люблю его.

Мишка отвернулся, ощущая горечь. На языке и на сердце.

— Что ж, — тяжело вздохнул он. — Тем хуже для тебя. Тем тяжелее тебе придется жить среди людей.

Вопреки его опасениям, Лена не стала возражать.

— Какая мне, собственно, разница? Ни там, ни здесь — мы никогда не будем вместе.

Темное мрачное небо почти висело на столбе единственной башни, возвышающейся над залитым водой кладбищем. То здесь, то там поднимались испарения, зеленоватого, как мертвая вода, цвета. Лена чувствовала, что, наверное, её следовало смутиться под пристальным взглядом Мишки. Но у неё не оставалось сил беспокоиться по поводу таких пустяков, как прорехи в белом балахонистом наряде, который весь превратился в сплошную прореху и только каким-то немыслимом чудом держался на плечах. Да и белым наряд перестал быть, — весь в кровавых разводах и желто-зеленых пятнах.

Ей не было дело до спутанных прядей собственных волос, превратившихся в колтун. До босых ног, измазанных ярко-зеленым илом. После того, как тебя заживо расчленят, затем сожрут, и воскресят, многое становится второстепенным.

Сумерки. Таинственная полумгла обещала тайны ночи, которая так и не наступала. Так смерть не дала ответов на все загадки, заданные жизнью.

— Что мы будем делать дальше? — обратилась она с вопросом к Мишке.

— Возвращаться. Нам ещё многое нужно успеть сделать.

Лена только теперь отметила про себя, что Мишка выглядит здесь, на Меже Муждемирья, совершенно иначе, чем на Яву. Чем-то неуловимым он теперь напоминал Роберта. Те же темные струящиеся одежды, черные кольца волос, вдруг ставших длиннее. Та же полупрозрачная бледность лица и кистей рук на черном фоне одежд.

Только фигура Миши была крупнее. Он не был похож ни на пантеру. Ни на волка. Он напоминал Лене гордых хищных птиц, с горбоносым профилем и высокомерно-гордым взглядом.

— Сокол, — улыбнулась она. — Знаешь, Роберт рассказывал мне о Воронах, Стражниках, что ходят под началом у Морены, госпожи Смерти. А ты — Сокол. Гордый и смертоносный. И служить ты будешь Свету. Не Тьме.

Миша довольно улыбнулся, явно польщенный её словами:

— Так и будет. А ты, когда придет твой черед, к кому предпочтешь пойти? К Соколу? Или к Змею из Черной Башни?

Лена потупилась, отводя взгляд, избегая встречаться с Мишей глазами. И без того под его пристальным вопрошающим немигающим взглядом ей становилось не по себе. Как будто он был её парнем, а она ему изменила. Или он просто знал о ней ну что-то ОЧЕНЬ не хорошее. Глупо, конечно. Он не был ей парнем. И она ему не изменяла. Но почему её не оставляло ощущение собственной вины? Перед тремя парнями: Сережей, Адамом, Мишей?

Ответ был прост. Она перед ними виновата. Все трое погибли из-за неё. Сережа. Адам. Миша.

Сережа, который был так прост. Его душа была, как глиняный кувшин — не глубокой и непритязательной. Он давал ей все, что только был способен дать: пиво, сухарики, анекдоты. Прогулки. Мечты о совместном счастье. Разве он лгал ей так, как она лгала ему? Она, Лена, была виновна в том, что обещала ему невозможное, — любовь.

Миша. Разве она не потянулась к нему, — за красивой жизнью, за его силой, за его теплом. Его надежностью. За открытыми прямыми улыбками. За здоровой чувственностью, которую он пробуждал в её теле. Тянулась и почти откровенно просила о взаимности.

Адам. Мертвое сердце в холодной груди заныло, подкатило к горлу с острой болью.

Ни смотря на все, её любовь не была иллюзией. Она любила. Его. Так сильно, что согласна была претерпеть те же муки, что уже претерпела, лишь бы оказаться рядом с ним. Невозможное счастье! Мираж…

— Понимаешь, есть такие "плохиши", которые просто похищают твою душу, — насмешливо проговорил Мишка, не сводя с Лены взгляда, явно кого-то цитируя. — Было в Адаме что-то, что, стоило ему появиться, приковало к нему взгляды. Он был как солнце, понимаешь? Холодное, колючее, грубое, порой жестокое солнце. Но, к нему, тянуло людей. Его любили однокашники, любили преподаватели, любили женщины. И, как потом выяснилось, любили мужчины. Тебе не хватило здравомыслие держаться от него подальше. Ты наивно, как и многие другие до тебя, полагала, что искренняя любовь хорошей чистой девушки отвратит его от порока. На деле же ты мало представляла себя, от чего тебе предстояло его "отвращать".

— Все так и было.

— Почему?! Скажи мне, за что ты его любишь?! — заорал на неё Мишка, тряхнул, как куклу. Впрочем, именно куклой Лена себя и чувствовала. — За что и как можно любить существо, которое, не задумываясь, уничтожило тебя? Зная, что оно убивало до тебя? И если бы смогло, продолжило бы убивать дальше?

— Ты ведь не был на его месте, — устало отозвалась Лена. — И, слава богу, что не был. Но ты не должен его судить. — При мысли о том, каким образом закончилось существование Адама здесь, Лена почувствовала горячую влагу на глазах. Но мысль о том, что это было только началом, заставила слезы испариться.

— Ты смеешь его оправдывать?! — рявкнул Мишка.

— Смею, — твердо ответила Лена, выдерживая его пылающий негодованием взгляд.

В очередной раз отмечая про себя, какие красивые были у Мишки глаза. С восточным разрезом и с восточной же поволокой. Мужские. И руки, удерживающие её, были настоящие: загорелые, крепкие, с хваткими длинными крепкими пальцами. И улыбка у него была открытая, теплая, обаятельная. Ничего холодного и потустороннего. Мишка весь был сильный, простой. Теплый. И её тянуло к нему. Очень тянуло. Особенно теперь, когда Адама больше нет.